Исповедь Мотылька - Айя Субботина
Именно тогда мы впервые конкретно посрались. Так сильно, что завели личных помощниц и составили рабочие графики таким образом, чтобы не пересекаться нос в нос. Разделяли деловые встречи, право подписи, всю ту бесконечную рутину, которую однажды вдвоем затеяли и поставили на ноги. Бросить все это на полпути было бы слишком тупо, хотя Пашка попытался и закинул удочку на счет того, что готов выкупить мою долю, за что был справедливо и от всего сердца послан.
Нас помирила Эвелина, сделав то единственное, что могла — родившись на свет пухлой маленькой гусеницей. Когда я узнал, что Марина родила и Пашка стал отцом, сразу стало по фигу на все наши разногласия. Приперся в больницу с огромны медведем наперевес и охапкой гелевых шаров в форме Микки-Мауса с бантом, сказал Пашке, что набью ему морду, если не покажет мне дочь и мы обменялись символическими оплеухами. Наверное, в глазах персонала больницы, это выглядело не так миролюбиво, потому что кто-то даже предложил вызвать полицию, но в итоге, все рассосалось и успокоилось.
Есть какая-то злая херня в том, что я до сих пор помню каждую деталь того дня: светло-серые стены больничной палаты, бледная, но улыбающаяся Марина, как всегда красиво накрашенная, с идеальной прической, и в красивом розовом халате с пышными белыми кружевами. Через пару часов после суточных мучений, она все равно выглядела так, будто на минутку сошла с подиума, чтобы погрозить нам обоим пальцем, потаскать за уши и взять клятву, что мы больше никогда не поссоримся. А потом принесли маленькую Ви: красную, сморщенную, как кизил. Уже тогда у нее были глаза Марины, и Пашкин нос, и подбородок. А я малодушно подумал, что мой нос и мой подбородок, шли бы ей куда больше.
Если бы я знал тогда, как сложится наше будущее, я бы продал Пашке свою часть в бизнесе и укатил на другую часть земного шара, чтобы больше никогда их не видеть.
Но я не знал.
И Эвелина потеряла отца. Из-за меня.
Глава тридцать восьмая: Эвелина
— Вот, — Катя протягивает мне бог знает какую по счету чашку с чаем, от которого почему-то жутко разит какой-то травяной настойкой. И валерьянкой. Или теми каплями, которые мать иногда принимает от сердца? — Пей. У тебя давление зашкаливает. Моя бабка такие рекорды не бьет. Ты бы завязывала со всем этим, подруга.
Я молча беру чашку и делаю несколько глотков. Чай комфортно теплый, его Катя притащила с собой в гигантском термосе. Такой же, ровно в тех же огромных красных маках на поцарапанной от времени бирюзовой эмали, я нашла на чердаке вместе со злосчастным свидетельством об установлении отцовства. И воспоминания о том дне и всех, последовавших за ним, снова заставляют громко всхлипнуть.
«Не нужно было звонить Олегу и просить его приехать! — в который раз мысленно корю себя за импульсивные поступки, которые всегда вылезают мне боком. — Не нужно было рассказывать ему о тесте».
Именно после той встречи все сломалось.
И покатилось куда-то вниз так быстро, что я просто перестала понимать, что между нами происходит, что вообще происходит и есть ли вообще «мы» хотя бы в каком-то формате, пусть даже дружеском.
— Так, а ну прекрати сопли пускать! — шикает на меня Ирка, и Катя тут же грозит ей кулаком. Но воинственный настрой Иры уже не остановить. Она в упор не видит, как раз за разом косячит со своими регулярными «камбэками» к бывшему, но меня готова разорвать только за то, что в моих глазах ей померещиться мысль об Олеге. — И не надо из меня делать монстра! Если бы Эвелина послушала меня сразу и перестала сохнуть по этому… товарищу глубоко средних лет, уже бы давно отболело.
— Классно сказала, — иронично хвалит Катя, — обязательно запомню, чтобы сказать тебе то же самое, когда твой «бумеранг» в очередной раз всплывет на горизонте, узнать, не твой ли это волос он нашел в своей машине.
Я, хоть и разбита вдребезги (без всякого преувеличения), все-таки улыбаюсь, наблюдая за их перебранкой. В конце концов, они так увлекаются процессом, что мне удается незамеченной выскользнуть из кухни, прихватив с собой и чашку, и термос — это ужасное питье невозможно пить, но мне реально немного легче. Боль никуда не делась, она даже как будто усилилась и просочилась в каждую клетку крови, но ощущается она по-другому. Не острой, сводящей с ума как внезапно воспалившийся зубной нерв, а как трехдневная гематома, которая напоминает о себе только если нарочно ткнуть в нее пальцем.
В студии, где у меня до сих пор куча незаконченных картин, пахнет красками и свежими холстами. Их привезли буквально несколько дней назад. После удачной продажи картин, мой энтузиазм рисовать заметно вырос, как и желание однажды полностью перейти на свой хлеб и больше не зависеть от Олега. Может, хоть тогда бы он, наконец, увидел во мне женщину, а не «память о друге».
Хотя, после сегодняшнего, в его глазах я вряд ли все тот же ребенок, в котором нет ничего привлекательного, кроме таланта вечно попадать в неприятности.
Вспоминаю его взгляд и пронизанные брезгливостью слова, которые он сказал, когда посмотрел телефон Дениса. Хочется сдернуть полотно с незаконченной картины и укутаться в него с головой, чтобы не чувствовать на себе осуждающий взгляд кистей и красок и холстов.
После того, как Олег уехал, последнее, что я относительно неплохо помню — ликование на лице Дениса, его противные попытки отвезти меня домой. И брошенное мне в спину предупреждение Лебо: «Ты все равно его не получишь, сука». А мне ведь даже нечего сказать в свое оправдание, потому что в глубине души я… хотела, чтобы все это случилось.
Я поэтому туда и поехала, и ораторские
