Белва Плейн - Гобелен
– Ты выглядишь как заправский путешественник через Атлантику, – улыбнулся Поль.
– Не я, а ты! Надеюсь, что ты пробудешь на этой стороне света какое-то время.
– Какое-то время. Я постараюсь, – он понизил голос, – я постараюсь собрать еще денег, чтобы вывезти молодых из Германии, в любое место, какое только примет их. Так что, возможно, придется скоро поехать обратно. Поехала бы ты со мной? – прямо спросил он.
– Ты знаешь, что поехала бы. Куда угодно. В любое время, Поль.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мы не должны вмешиваться в европейские дела, – решительно заявлял Дэн при каждой встрече с Полем, – иначе мы окажемся втянутыми в их очередную кровавую заваруху. Я говорил так в прошлый раз и сейчас повторяю.
– Даже после того, что видел Поль? – спросила Хенни, которая с ужасом слушала рассказ Поля о деле Илзе Хершфельд.
– Это ужасно, – ответил Дэн, – но существуют другие способы остановить их, не ввязываясь в войну.
Конечно, он был совершенно прав, говоря о других способах, но к ним никто не прибегал.
В течение прошлого года Полю не удалось расшевелить своих соотечественников рассказами о том, что он видел в нацистской Германии. Его сердила и раздражала их индифферентность. Даже те, кто стоял у руля, были бестолковы и недальновидны. В Англии Уинстон Черчилль выкрикивал свои предостережения в пустоту, Франция все еще пребывала в беспорядке, а из Италии раздавались громкие угрозы раздувшихся от важности последователей Гитлера. Здесь же, в Америке, можно было услышать изуверские проповеди патера Коглина и более умеренные речи Линдберга, успокаивающего американцев тем, что Гитлер якобы не хочет войны.
И когда либералы приходили к такому же заключению, это пугало. Молодые интеллектуалы давали оксфордскую клятву: «Этот дом не умрет за Короля или страну…», не отдавая себе отчета, о какой войне идет речь.
Хенку, который гордо повторил эту клятву, Поль сказал:
– Не думай, что я из тех, кто хочет войны. Я видел достаточно разрушений.
– Ты ведешь себя, как будто не знаешь, что такое война, – обвинял его Хенк. – Ты ведешь себя, как будто ты уверен в ее неизбежности.
– Да, я именно так думаю. И я считаю, что ваша оксфордская клятва и все пацифистские разговоры поощряют врага.
– Нам нужен Ганди. Пассивное сопротивление, – заявил Хенк. – Пусть все тюрьмы переполнятся молодежью. Просто сидеть и отказываться уступать.
– Ганди, – настаивал Поль, – не противопоставляет себя Гитлеру. Что бы мы ни думали о британском господстве, это не фашистская Германия. – И он добавил – Даже Эйнштейн, такой давний пацифист, изменил свои взгляды.
– Пусть тогда Эйнштейн и воюет!
Поль устал от бесполезных споров. Иногда он ловил на себе недружелюбный взгляд Хенка. «Мы расходимся», – думал Поль, и ему было грустно. Мальчик, который когда-то прислушивался к каждому его мнению, превратился в самостоятельного мужчину.
Но это было естественно…
В офисе прекращение стука машинок говорило о конце рабочего дня. Поль потянулся к телефону, чтобы позвонить домой. Когда он уходил утром из дома, Мариан еще спала, поэтому он не спросил ее, будут ли они обедать вместе. Иногда по вторникам она навещала свою овдовевшую кузину в Рае. Она вела жизнь, в которой женщины ходили в гости друг к другу, одевались ради одобрения подруг и содержали прекрасные дома по этой же причине.
Пожилые женщины были часто вдовами, некоторые из женщин помоложе могли быть тоже вдовами, думал он, пока телефон звенел на другом конце. Интересно, сколько семейных пар живут так же, как они, в холодном дружелюбии, целуя друг друга в щеку при расставании и встрече и ведя жизнь независимо друг от друга?
– Хэлло? – прозвучал приятный голос Мариан.
– Я в офисе. Как прошел твой день?
– Чудесно. Мы собрали две тысячи долларов на распродаже. Я вымоталась, но дело того стоит.
– Я думал, что сегодня ты поехала к кузине Нелли.
– Я не могу из-за распродажи. Надеюсь, ты не рассердишься, если я пропущу обед. Кому-то надо запаковать непроданный товар, и я обещала помочь.
– Прекрасно. У меня самого полный стол работы. Я поем в городе.
– В этом нет необходимости. Я велела Эмме пожарить отбивную и приготовить картофельный пудинг, который ты любишь.
Она все еще суетилась, все еще серьезно относилась к своим обязанностям жены. И он мягко попросил:
– Скажи, чтобы Эмма не беспокоилась. Я не пойду сразу домой. Ты вернешься поздно?
– Может быть, около полуночи.
– Это слишком поздно, чтобы выходить одной. Тебе будет трудно поймать такси. Я заеду за тобой.
– Не надо. Рина Маршалл развезет нас по домам, не беспокойся.
– Хорошо. Тогда до свидания.
Он повесил трубку. Мысленно он видел жену: она выпьет чашку чая с бисквитом, потом поправит прическу, напудрит щеки, чтобы скрыть веснушки, которые она ненавидела и которые он когда-то, очень давно, находил по-девичьи трогательными, достанет свежие белые перчатки и поспешит по своим делам. Хорошая женщина. Но я тоже хороший мужчина, подумал он. Глупо напускать скромность наедине с самим собой. Да, мы оба хорошие люди, но вместе мы ничего не составляем. Или очень мало.
Он вышел в весенний влажный воздух сразу после пяти. Небо, еще светлое, на западе окрасилось в нежно-розовый цвет с оттенком лилового, который потом резко переходил в темнеющий сине-зеленый. Необычное небо! Он постоял минуту, не обращая внимания на торопливых прохожих, спешащих домой, дивясь красоте неба. Хотелось сохранить в памяти эту красоту. Великие художники умели запечатлевать эти краски природы. Тернер с его туманными закатами или Эль Греко с его грозовыми облаками. А я всего лишь банкир, подумал он и посмеялся над собой.
Неожиданно к нему вернулось хорошее настроение, несомненно из-за того, что он решил куда пойти в этот внезапно освободившийся вечер. Обычно он знал, что делать в свободное время, если только Ли не была занята, что случалось не часто. Они ужинали вместе. Вкусно и обильно, потому что Ли, в отличие от Мариан, любила хорошо поесть. Спустя немного времени они поднимались в ее комнату, отключали телефон и запирали дверь.
Комната была будуаром. У него возникла бы клаустрофобия, доведись ему проводить в ней каждую ночь, но для нескольких часов, которые он бывал в ней, она подходила отлично. В свете лампы на фоне кремоватых стен мебель сверкала, как драгоценность. В комнате стояли два комода из розового дерева с маркетри[6] и мраморными покрытиями времен Людовика XVI, легкое кресло, обитое в тон грязно-голубому ковру, с подушками, обитыми старинными кружевами. Между окнами висела балетная сцена Дега, которую когда-то Поль уговорил Бена купить на день рождения Ли. Кровать была с балдахином и занавесками – это была «комната в комнате», с потолком и стенами из плотного шелка. Там они пребывали часов до одиннадцати, потом он вставал, одевался и ехал домой. Все шло удачно для них обоих, думал сейчас Поль. Ли никогда не жаловалась на одиночество после того короткого разговора на пароходе.
