Татьяна Лунина - Когда забудешь, позвони
— Не дергайся, Глебов! — усмехнулась Алла, устраиваясь напротив. — Они уже расплачиваются и уходят.
— Кто?
— Тот иностранец с перезрелой красоткой, которая так тебя потрясла.
— Алла, — взял себя в руки Борис, — ты еще не начала писать дамские романы? С таким воображением тебя ждет непременный успех. — И подсластил пилюлю улыбкой: — Мы ведь встретились не для того, чтобы обсуждать ресторанную публику, верно? — Настраивать сейчас Алку против себя нет никакого резона. На кону — чужая жизнь. А чтобы спасти дело и хорошего человека, он обязан использовать любой, даже самый мизерный шанс. Но в проницательности его бывшей жене не откажешь.
К столику подплыл официант и учтиво подал меню.
— Бокал «Шато Латур», — не обращая внимания на белую кожаную папку, небрежно бросила красивая клиентка.
Малый уважительно сложился пополам.
— Извините, «Шато Латур» нет.
— Может, вы собираетесь предложить на аперитив пиво? — холодно прищурилась холеная краля. — Или водку? — От такой и чаевых не захочешь: всю душу вымотает, пока вокруг нее повертишься.
— Извините, — вымученно улыбнулся бедолага, — в меню — богатая карта вин, но «Шато Латур» сегодня нет.
Борис мысленно похвалил служаку общепита за терпение, но удивился отсутствию в его лексиконе почтительной частицы «с». Такое пренебрежение свистящей изрядно лимитировало угодливость официанта, хотя и позволяло сохранять некоторое достоинство.
— Спасибо, — вежливо поблагодарил Борис, — сейчас мы что-нибудь выберем.
Затылок расслабился, и по этому стало понятно, что те двое ушли. Алка перестала кочевряжиться и изображать пресыщенную стерву. Без претензий сделала заказ, выпила, как миленькая, на аперитив «Мартини», закурила.
— Так какое у тебя ко мне дело? — Голубые глаза после бокала красного подобрели, но льдинки на дне не растаяли, плавали в черноте зрачка.
— Давно начала курить?
— Тебя это не касается! — Она резко осадила любознательного. — Я слушаю.
Плевать на хамский тон, когда в затылок дышит беда.
— Алла…
Официант выставил закуски, разлил по бокалам вино и поспешно ретировался.
— Алла, — повторил Борис, призывая на помощь небеса, — как ты считаешь: мнение красивой и умной жены имеет значение для мужчины?
— К чему ты клонишь?
— Баркудин к тебе прислушивается?
— Допустим, — насторожилась она.
К столу опять подскочил официант, подлил вина, сменил пепельницу, ловко накрыв одну другой. Чрезмерная услужливость начинала раздражать, мешая разговору, и без того трудному.
— Во-первых, спасибо, что согласилась встретиться. Это весьма любезно с твоей стороны. Мы уже давно ничем друг другу не обязаны, и ты была вправе послать меня подальше.
— О-о-о, — с иронией протянула «любезная», лениво наблюдая за дымовым колечком, — эта вежливость наводит на мысль, что дело твое — труба и без меня никак не обойтись. Я хорошо знаю тебя, Глебов. Не тяни, выкладывай начистоту, без экивоков, что тебе нужно?
Она очень изменилась. Бесхитростную, милую простушку сменил циничный, жесткий прагматик, не признающий ничего, кроме холодного расчета и силы. Наверное, к такой метаморфозе была приложена и его рука. Кой черт «наверное» — наверняка!
— Мне нужна твоя помощь, — не канителясь, признался Борис.
— Вернее, помощь Баркудина, — насмешливо уточнила Алла. — Но поскольку обратиться к нему — кишка тонка, ты решил использовать меня. Так?
К столу снова подвалил ретивый подавала и заманипулировал вином и пепельницами.
— Спасибо, не нужно! — не выдержал клиент. Малый послушно кивнул и тут же отвалил: баба с возу — кобыле легче.
— В гробу я видел его помощь! — сорвался Борис. — Твой муженек собирается убить человека!
— Врешь! — побелела она. — Ты просто жалкий неудачник, брошенный муж, и все в тебе — бывшее. Ты завидуешь Георгию и хочешь очернить его в моих глазах. Наглый, бессовестный лжец! Тебе мало было сломать мою жизнь, теперь ты принялся за Гошкину? — Схватилась за сигарету дрожащими пальцами, защелкала зажигалкой. Изящная золотая вещица никак не хотела выплюнуть желтый язычок.
Борис спокойно поднес свою.
— Алка, наверное, я виноват перед тобой, прости. Нельзя красивую молодую женщину постоянно оставлять одну, а самому безвылазно торчать в лаборатории. Видимо, я слишком поздно понял это. Но мы нормальные люди, зачем нам оскотиниваться? Я никогда тебе раньше не врал, тем более не стану обманывать теперь. Баркудин может убить человека. Хорошего, нужного. И я использую любого, чтобы этого не допустить. Тебя — в первую очередь, извини.
И вдруг она заплакала. Молча, некрасиво, жалко. Перемена была такой внезапной и разительной, что Борис растерялся. Он вообще не выносил женских слез и никогда прежде не видел плачущей свою жену.
— Не обращай внимания, нервы ни к черту! — Алла, не стесняясь, звучно высморкалась в салфетку, скомкала, небрежно бросила на стол. Потом достала пудреницу, придирчиво осмотрела лицо с черными потеками на щеках и покрасневшими глазами. — Жди! — коротко бросила, поднялась и вышла.
Вошла такой же, как и полчаса назад — холеной, уверенной в себе, ухоженной красоткой, при виде которой сворачиваются мужские шеи и лезут на лоб глаза. Грациозной кошкой опустилась на стул и коротко приказала:
— Рассказывай!
И он выложил почти всю информацию, полученную от своего зеркального тезки, давшего шанс вернуться к нормальной жизни. В детали не вдавался, но в общем представление дал полное.
— И твой Баркудин вот уже три месяца подминает под себя Андрея Борисовича, пытаясь войти в совет директоров, чтобы использовать машины для перевозки наркоты. Знает, что авторитет у предприятия — железный, водители — проверенные, а директор чист перед законом как стеклышко, и о честности Фролова рассказывать не надо. Алла, — он заглянул в голубые глаза, — останови его. Если этот деятель начнет убивать, рано или поздно погибнет сам. Любишь мужа — помоги!
— Кому? — усмехнулась она. — Тебе, твоему Фролову или моему Георгию?
— Всем, — уверенно ответил Борис, — и в первую очередь — себе. Не думаю, что тебя прельщает роль вдовы.
— Я на жизненных подмостках уже давно подвизалась в разных ролях, правда, вдову пока играть не приходилось. Может, попытаться?
— Тебя черное старит, — мягко заметил Борис, — голубоглазым блондинкам больше к лицу синие тона.
— Глебов, — она пристально разглядывала пустой бокал, — закажи еще вина. Но не пытайся вить из меня веревки, этот трюк давно устарел. — Перевела взгляд на когда-то любимое лицо, невесело улыбнулась: — Я подумаю. — И твердо добавила: — А давить на меня бесполезно! Решать буду только я сама.
