Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста
– Я по нему диссертацию писала, – неохотно ответила женщина.
«Видно, недописала», – подумал Ефим и сказал:
– Вы – то, что мне нужно.
– Полторы тысячи рублей за час, десять – за ночь, – расставила точки над i дама.
– Не вопрос, – согласился Береславский. – Плюс три тысячи, если будете читать стихи.
– Не вопрос, – согласилась шатенка.
– А я тоже стихи знаю, – выпалила вторая, худенькая чернявая девчонка с миндалевидными глазами и маленькой грудью. Она явно умственно напряглась и выдала:Мой веселый звонкий мяч,
Ты куда помчался вскачь?
Красный, желтый, голубой —
Не угнаться за тобой!..
– Спасибо, – остановил ее Ефим. – Я тебя возьму, если будешь молчать.
– Тогда уж и нас возьмите, – застенчиво сказала третья, блондинистая невысокая пышечка.
– У меня денег не хватит, – соврал Береславский, посчитав общую сумму. Денег бы, конечно, хватило, но оплачивать неподкованных литературно проституток, да еще и скорее всего не воспользовавшись их прямыми услугами, – это было бы бесхозяйственностью.
– Вас там сколько? – спросила шатенка.
– Двое, – ответил Береславский. И зачем-то добавил: – Оба – ученые. Литературоведы.
– Не маньяки? – испуганно спросила четвертая, доселе молчавшая.
– Смотря в каком смысле, – не стал кривить душой Ефим. – В сексуальном – нет.
– Двадцать пять – и пойдем все, – решила проститутка-литературовед.
– Двадцать – и по рукам, – взыграло в Ефиме бизнесменское начало.
– И три тысячи за стихи, – напомнила девушка.
– Договорились, – согласился Береславский.
Потом все-таки подошел к стойке и купил водки. Две бутылки вполне могли зрительно увеличить численность слушателей в глазах неугомонного Рыжего.
Когда они пришли в номер, Птицын, что-то напевая, рылся в памяти ноутбука Береславского.
– Садитесь, девочки, – пригласил Ефим.
Птицын обернулся. Снял очки. Надел очки.
– Ты кого привел, маньяк? – строго спросил он.
Ефим нервно глянул на шатенистую проститутку. А все четыре нервно посмотрели на Береславского.
– Ну, давай читай! – взмолился рекламный профессор, глядя на девушку-литературоведа.
И шатенка не подвела:Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи —
На головах царей божественная пена —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер – все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
– А-бал-деть… – тщательно выговаривая слога, произнес охреневший Птицын. Потом они с шатенкой долго «пели» на два голоса, явно отправив в игнор всех остальных. В репертуаре присутствовали все те же: Мандельштам, Ахматова, Пастернак. Потом помянули Васильева, которому Советская власть щедро отвалила тюрьму в двадцать три года и пулю – в двадцать шесть:
Снегири взлетают красногруды…
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом северном краю…
Много чего прозвучало в темном – свет так и не стали включать – номере Береславского. Попутно уговорили обе бутылки, так и не озаботясь закуской. Причем выделялись в этом процессе Птицын и филологиня: Ефим лишь пару раз приложился, а другие девчонки и вовсе только пригубили свои рюмки, слегка шокированные происходящим.
Закончил Птицын, как ни странно, коротким, но мрачноватым стихотворением хозяина номера.
Читал он его медленно, с придыханием и подвыванием:Коль не умеешь петь —
молчи.
Коль силы нет терпеть —
кричи.
Быть можешь только с ней —
люби.
Враг жалит все больней —
руби.
В нейтральной полосе —
замри.
Не можешь жить, как все, —
умри.
Произнеся последнюю, наиболее жизнеутверждающую строфу, социологический профессор опустил голову на грудь и заснул.
Благодарные слушательницы перетащили старого гуманитарного бойца на диван, благо в крутом Ефимовом номере было два спальных места. И вопрошающе посмотрели на распорядителя праздника духа.
Береславский же находился в некоторой растерянности. С одной стороны, он вроде уже не прочь был переступить через некие свои неписаные запреты, признав их – внутри себя – нелепыми и необоснованными. Но с другой – девчонок было сразу четыре. И одна из них – наиболее ему приглянувшаяся – только что разделила с ним более чем интеллектуальное общение. Покупать после этого ее секс было как-то немножко западло.А тут еще «третья сторона» объявилась, разом решив столь сложные морально-этические (или литературно-сексуальные?) проблемы: портвейн с наложившейся на него водкой явно собирался наружу, причем сразу всеми возможными путями.
Поэтому Ефим быстро достал деньги и расплатился с шатенкой.
– До свидания, – попрощались девчонки, выходя.
– Это был прекрасный вечер, – тепло сказала шатенка. И весело подмигнула Ефиму, вновь внося сумятицу в его было успокоившиеся чувства.
Вот такая проистекла ночка, предшествующая сегодняшней езде.
Береславский бросил взгляд в зеркальце заднего обзора. Обычный доктор был виден, социологический – нет.
– Ну как там наш Птицын? – спросил Ефим у Дока.
– Один глаз открыл, – сказал Док. – Сейчас голос подаст.И Птицын подал голос. Заорал как резаный.
Ефим и сам уже все видел: прямо на него со встречной полосы сворачивал грязный темно-красный трехосный «КамАЗ».
«Господи, за что?» – только и успел подумать Береславский.
Он уже видел даже грязь на морде «КамАЗа». Даже неподвижное, как маска, лицо водителя.
Время измерялось секундами, и если б руки ждали приказа от головы, то через эти секунды Ефим и два его товарища превратились бы в кровавую смятку.
Но, к счастью, руки водителей с двадцатипятилетним стажем не ждут приказов от головы. Они действуют сами. Как и ноги, которые не только не давили на бесполезный тормоз, но даже успели нажать на полезный газ.
Выкрученные колеса и дополнительное усилие со стороны двигателя помогли быстрее вывернуть машину к правой обочине.
«Нива» получила-таки свой удар. Но не в лоб, как предполагала дорожная ситуация, а по заходящему на левый бок краю заднего «кенгурятника» – то есть по касательной.
Этого пинка – вкупе с усилием родного мотора – с лихвой хватило на то, чтобы немаленькая в принципе машина перелетела через боковой кювет. Причем не «мордой» вперед, а почти боком.
За кюветом она приземлилась на все четыре колеса, несколько раз дико подпрыгнула и понеслась под углом от шоссе сначала по кустарнику, потом по старой стерне, впрочем, с каждой секундой гася скорость.
