Роман… С Ольгой - Леля Иголкина
«В чём дело?» — внезапно до меня доносится спокойный материнский голос. — «Нагулялся?» — она к кому-то обращается? — «Остановись, пожалуйста. Я хочу с тобой поговорить. Рома!» — свекровь вдруг резко окликает вернувшегося восвояси сына.
Спасибо, что живой! А я, как вор, на цыпочках подкрадываюсь к подоконнику. Вмазавшись лицом в серо-мутное стекло, себя растаскиваю по гладкой и прохладной поверхности, выкручиваюсь, чтобы увидеть то, что на веранде происходит.
— Рома! — обращаясь к сыну, мать поворачивает только голову, а телом никуда не движется, поймав, по-видимому, жёсткий паралич из-за продолжительного неподвижного сидения. — Я прошу тебя. В конце концов, это ведь невежливо. Ты отворачиваешься, будто я чумная. В чём я виновата перед тобой? Ты промок, сынок? Возьми-ка полотенце, — предлагает свой платок. — Вытри хотя бы лицо. Слышишь?
— Я хочу спать, — Юрьев тихо отвечает, — и ты ложись. Всё нормально. Принял освежающе-бодрящий душ и прогулялся. Полезно для здоровья.
— Продрог?
— Нет.
— Выпьем чаю?
— Нет.
— Есть хочешь?
— Поздно, — я слышу, как скрипят половицы под его твёрдыми шагами и как он тяжело вздыхает, когда обходит мать. — Отец отдыхает?
— Да.
— А Оля?
— У вас в комнате. Она ушла туда после ужина и больше не выходила. Читает, наверное, или спит, или с пушистым котиком играется. Лучше бы о ребёнке подумали, чем… В детство играетесь?
— Мы обязательно прислушаемся к мудрому совету, но, вероятно, позже. А Пашка ребёнку не помешает.
— Позже?
— Не стану комментировать. Это тебя не касается. Но всё же попрошу, — муж сипит и пару раз прикладывает кулаком о стену дома, — не лезь, пожалуйста, в мою семью с похабными намёками или рационализаторскими предложениями об улучшении сексуальных отношений. Это ни к чему! Ни к чему хорошему твое рвение пока не привело. Всё становится только хуже. Хотя бы эти два дня, пока мы здесь находимся, побудь паинькой и сделай вид, что ты очень счастлива за нас, и тебя, родная, всё-всё в нашем тихом кабачке устраивает и не напрягает.
— Я счастлива, если счастливы мои дети, — шипит Марго. — Как тебе не стыдно. Разговариваешь, как с врагом народа.
— Мам, не криви душой, — я наблюдаю, как сильно Ромка морщится. — Ещё и суток не прошло, а вы с ней друг на друга уже не смотрите, хотя по приезде чуть ли не в десны целовались. Это у вас, женщин, так заведено? Настроение меняется не только в соответствующую фазу? Или это для нас с отцом разыгрываете очередной спектакль? Он болен, а мы его из пальца высосанными склоками пытаем.
— Господи! Ах, как же идеально вы с девочкой совпали-то. Вот уже поистине муж и жена — одна сатана. Она так хорошо и своевременно подает тебе патроны, что ты не можешь из пулемёта не строчить? Надо до железки отстреляться?
— Спокойной ночи, дорогая, — муж слишком грубо дёргает замок.
— Небольшое откровение желаешь?
Он замирает, стоя к ней спиной, а я, как любопытная Варвара, тараню лбом окно и выставляю руки на стекло. Скребу ногтями, но всё равно приклеиваюсь мокрыми ладонями к скользящей гладенькой поверхности.
— Да, я счастлива, сынок, что вы вдвоём приехали и, видимо, не поругались по дороге.
— Поругались, — Рома отвечает.
— Опять из-за меня?
— Из-за меня, — муж тихо поправляет.
— Хочу узнать, в чём моя вина? — свекровь настаивает. — Объясни, пожалуйста. Будь добр. Да чтоб тебя! Смотри в глаза, когда я обращаюсь. Виновата, виновата, виновата. В излишней чувствительности, да? В том, что чересчур переживаю и принимаю близко к сердцу то, что происходит? В том, что желаю благополучия для вас? Как видишь, вариантов слишком много, а я устала подбирать. Так что, ты чётко сформулируй и наконец-таки определись с ответом. И не смей отворачиваться, когда я разговариваю. Ведёшь себя, как упрямый мальчишка. С меня достаточно твоей жены. Понимаю, что для неё свекровь — враг номер один, но для тебя я всё же мать, а не назойливая муха, которую никак не удается хлопнуть. А ты повыше занеси ладонь и размахнись, не сдерживаясь. Боже, как же вы несправедливы к старикам. Я отдала тебе всю жизнь, а ты…
— А я люблю жену и отдаю себя. Ничего не жалко. Ольге стоит только попросить. Пока, родная, хочу в кровать!
— А нужно ли оно? По крайней мере, ей, да ещё в таком объёме. Всё! Вот прям всё? Ты, как твой отец. Я не говорю, что это плохо, но…
— Нужно. От меня ей нужно всё. И потом, как отец? — я слышу, что Рома громко хмыкает.
— Да.
Вот здесь я с Маргаритой полностью согласна. Отец и сын — одно лицо!
— Неплохо для начала. Не самый худший вариант. Ты не находишь?
«Самый лучший» — как голосящий рупор на подкорке повторяю.
— Самый лучший, — как ни странно, она опять со мною соглашается. — Ведь пожалеешь, Рома.
— Я пожалел, что десять лет назад не выдержал в том месте, дал слабину и проявил безволие, поэтому был вынужден вернуться к вам. До сих пор корю себя за это. Дурак! Посамовольничал и тяжко наказал жену. Надо было набраться терпения или усерднее стараться. Короче, я недоработал и, безусловно, виноват.
— А без связей долго бы ты выдержал?
— Долго.
— По всей видимости, она на дно тянула?
— Никогда.
Лукавит и недоговаривает. Сын врёт Марго и даже не икает. Ромка глазом не ведёт, когда вещает. Хотя, конечно, в чём-то Юрьев однозначно прав. Мы погибали с ним в чужом огромном городе. Не приживались, однако быстро деградировали и самоуничтожались. Муж устроился в охранную службу. Роман Игоревич Юрьев — бывший капитан полиции, стал ночным сторожем на складе строительных материалов, а по совместительству — старшим, куда его пошлют. «Щадящий» режим «простой» работы — сутки через трое или через двое, как того жирдяй-хозяин пожелает или в каком игривом настроении с кровати утром встанет. Пока муж во все глаза следил за складским порядком, я, глубже погружаясь в мысли, да сильнее отравляя дух, постепенно умирала в однокомнатной квартире с древней газовой колонкой и отсутствующим по планировке балконом. Я почти не выходила на улицу, потому как окружающих меня людей боялась. Тогда казалось, что любой прохожий был ознакомлен с мельчайшими подробностями громкого и непростого дела. А притихший Юрьев по графику выгуливал меня, как опаскудившуюся сучку, исключительно на строгом поводке, прижав подтекающую слюнями морду к своему колену. Он дёргал и приказывал сидеть, затем лежать, а под настроение не возражал, если я бы гавкнула, подав зычно голос и заглянув ему в глаза. Одиночество сношало и сгрызало день за днём. Муж довольно быстро разобрался с тем,
