Николас Спаркс - Дальняя дорога
Но постепенно люди перестали приходить, и не осталось никого. Некому позвонить, не с кем поговорить. Дом погрузился в тишину. Я не знал, как теперь жить, и время сделалось беспощадным. Дни ползли медленно. Я не мог сосредоточиться. Читая газету, ничего не запоминал. Часами сидел, прежде чем понять, что оставил включенным радио. Даже птицы перестали меня веселить: я смотрел на них и представлял, что Рут сидит рядом со мной и наши руки соприкасаются, ныряя в пакет с зерном.
Все утратило смысл, да я и не искал смысла. Мои дни проходили в тихой агонии. Вечера были ничуть не лучше. Поздно ночью, лежа в пустой постели, не в силах заснуть, я чувствовал, как по щекам катятся слезы. Я вытирал их, снова и снова осознавая отсутствие Рут.
Глава 21
Люк
Все началось со скачек на Страхолюдине.
На быке, который снился ему в кошмарах. Который на полтора года вывел Люка из строя. Он рассказал Софии об этом злополучном выступлении – и отчасти о травмах, которые получил.
Но он кое-что утаил. В сарае, после ухода матери, Люк прислонился к механическому быку, вспоминая прошлое, которое так старался забыть.
Прошло восемь дней, прежде чем он очнулся и понял, что случилось. Хотя он знал, что пострадал, и помнил кое-какие подробности, Люк понятия не имел, что оказался на грани смерти. Он не знал, что бык не только проломил ему череп, но и сломал первый позвонок, и Люк получил кровоизлияние в мозг.
Он не сказал Софии, что врачи почти месяц тянули с пластической операцией, боясь нанести дополнительные повреждения. И умолчал о том, как они подсели к его койке и сообщили, что он никогда полностью не оправится от черепно-мозговой травмы и что часть черепа пришлось заменить маленькой титановой пластинкой. Врачи предупредили, что еще один удар по голове – будет он в шлеме или без – скорее всего окажется смертельным. Пластинка, которую вживили в разбитый череп, находилась слишком близко к мозговому стволу, чтобы обеспечить стопроцентную защиту.
После первого разговора с врачами Люк задавал гораздо меньше вопросов, чем они ждали. Он сразу решил отказаться от выступлений, о чем всех оповестил. Он знал, что будет скучать по родео и, наверное, до конца жизни не перестанет задаваться вопросом, каково это – выиграть чемпионат мира. Но завещание ему составлять не хотелось, да и потом, Люк тогда думал, что на счету у него достаточно денег.
Деньги были, но их не хватило. Мать заложила ранчо, когда брала кредит на покрытие чудовищного счета на медицинские услуги. Хотя Линда не раз повторяла, что судьба ранчо ее не волнует, Люк знал, что она кривит душой. Никакой другой жизни она не знала, и все попытки, которые мать предпринимала после случившегося, лишь убеждали в этом Люка. В прошлом году она работала до полнейшего изнеможения в попытке предотвратить неизбежное. Линда могла говорить что вздумается, но он-то знал правду…
Он пытался спасти ранчо. Да, в прошлом году – и за три года, вместе взятые, – он не сумел заработать достаточную сумму, чтобы выплатить долг целиком, но Люк выступал успешно, даже если ему не удавалось войти в высшую лигу, и Линда вносила проценты в срок. Он восхищался мамиными усилиями – продажа елок, тыквы, увеличение поголовья, – но оба знали, что этого мало. Люк неоднократно слышал, сколько стоит что-то починить, и понимал, что даже в лучшие времена они с трудом держались на плаву.
И что же оставалось делать? Либо притвориться, что все как-то наладится – хотя вряд ли, – либо найти способ решить проблему. Люк знал, каким образом ее решить. Выступать успешно.
Но даже в этом случае он мог умереть.
Люк сознавал риск. Поэтому руки у него дрожали всякий раз, когда он готовился к заезду. Он не то чтобы утратил сноровку или поддавался обычному волнению. Всякий раз, хватаясь за убийственную обвязку, он думал, что, возможно, выступает в последний раз. С таким страхом невозможно было добиться высоких результатов. Но на кону стояло нечто большее – ранчо и мать. Люк не хотел, чтобы из-за него Линда лишилась дома.
Он покачал головой, не желая думать об этом. Люк с таким трудом обрел уверенность, которая, как он понимал, ему понадобится, чтобы продержаться – и победить – в нынешнем сезоне. Любому ковбою меньше всего хочется представлять, что он не сможет выступать.
Или умрет во время заезда…
Люк не соврал врачу, когда сказал, что готов бросить родео. Он знал, какие последствия влекут за собой многолетние выступления. Он видел, как отец морщится по утрам, и сам чувствовал ту же боль. Он много тренировался и выкладывался на все сто, но ничего не получилось. И полтора года назад Люк вполне свыкся со своим решением.
Но теперь, стоя рядом с механическим быком, он знал, что выбора нет. Люк натянул перчатку, сделал глубокий вдох и взобрался на быка. На рогу висел пульт управления, и Люк взял его в свободную руку. Но то ли потому что сезон приближался, то ли потому что он рассказал Софии не все, Люк так и не нажал на кнопку.
Он вспомнил о возможных последствиях, и мысленно повторил, что готов. Готов выступать. Люк готовился – и не важно, что могло случиться. Он ковбой. Он объезжал быков, сколько себя помнил, и намеревался делать это и дальше. Он будет выступать, потому что у него это неплохо получается, и сможет решить проблемы…
Но если он неудачно упадет, то может умереть.
И тут руки начали дрожать. Но, собравшись с духом, Люк наконец нажал на кнопку.
На обратном пути из Нью-Джерси София заехала на ранчо, прежде чем вернуться в кампус. Люк ждал ее: он прибрал в доме и на веранде.
Уже стемнело, когда машина остановилась перед бунгало. Люк спустился с крыльца навстречу девушке, гадая, не изменилось ли что-нибудь с тех пор, как они виделись в последний раз. Но все тревоги исчезли, как только София вышла из машины и побежала к нему.
Он поймал ее в воздухе, и София обвила его ногами. Держа девушку в объятиях, он наслаждался ощущением, которое дарила уверенность в своих чувствах, и думал о будущем.
В тот вечер они занимались любовью, но ночевать София не осталась. Начинался новый семестр, и по утрам предстояли лекции. Когда свет фар исчез в конце дорожки, Люк повернулся и зашагал в сарай, на очередную тренировку. Настроения не было, но Люк напомнил себе, что первое выступление через две недели, и сделать предстояло много.
По пути в сарай он решил тренироваться меньше обычного – максимум час. Он устал, замерз и уже соскучился по Софии.
В сарае Люк быстренько размялся, чтобы разогнать кровь по жилам, и вскочил на быка. Ремонтируя эту штуку, отец наладил ее так, чтобы на максимальной скорости бык двигался интенсивней и вдобавок Люк мог держать пульт управления в свободной руке. По привычке он сжимал руку в кулак, даже когда сидел на живом быке, хотя никто не спрашивал отчего и, возможно, даже не обращал внимания.
