Филипп Делерм - Пузырь Тьеполо
Вероятно, в молодости Паола Малезе была очень хороша собой. Теперь, когда ей перевалило за шестьдесят, она выглядела несколько утомленной жизнью, но с достоинством несла бремя своих лет. Большие, обведенные тенями глаза, бледное лицо, как у всех жителей знойных стран, привыкших прятаться от солнца. Черное в мелкий белый цветочек платье напомнило Антуану деревенские сатиновые наряды его бабушки. Погруженный в прохладный полумрак отель производил впечатление строгости и домашнего уюта. Трудно предположить, чтобы кому-то могло прийти в голову явиться в выходящую окнами на узенький канальчик Рио-Терра-Фрари небольшую гостиную в курортных бермудах и развалиться в кресле; во всяком случае, такая бестактность была бы встречена чувствительным немым укором. Точно так же здесь было не принято, чтобы постоялец сам искал свой номер. Синьора Малезе проводила Антуана на четвертый этаж, где было и светлее, и теплее, чем внизу.
Маленькая терраса живописно возвышалась над крытыми горбатой черепицей кровлями соседних домов, но вся она была завешана сушившимися на веревках гостиничными полотенцами. Антуан подумал, не возмутиться ли этим вторжением на его территорию, но промолчал, побоявшись, что его примут за сноба, и правильно сделал. Почти через час, когда он, лежа на кровати, читал монографию о Тьеполо, в номер без стука вошла служанка, небрежно пропела buongiorno и преспокойно собрала в охапку все полотенца.
Антуана это явление позабавило. Он начал кое-что понимать в местных нравах и обычаях. Еще немного — и отель «Феличе» заставит его, человека замкнутого по природе, оценить прелесть совершенно непривычной простосердечности. Если в первую минуту мысль о том, что по его террасе могут расхаживать чужие, была ему неприятна, то теперь он находил в этом особую пикантность: жить в номере с такой внезапно посещаемой террасой гораздо веселее, да и само обладание ощущаешь острее, когда на твое исключительное право кто-то покушается.
Как всегда по воскресеньям, КаʼРедзонико закрывался в полдень. Чураясь слишком людных мест — Риальто или площади Сан-Марко, — Антуан решил пройтись по Дорсодуро. На паперти Фрари уличный музыкант играл на флейте Баха в сопровождении оркестра — запись лилась из стоящего рядом динамика. Антуан сел на широкую ступень и заслушался. Казалось, музыка облегчала тяжесть безветренного зноя, окутавшего массивные монастырские стены из красного кирпича. Наконец он встал и побрел наугад по извилистым закоулкам. Их названия не были обозначены на плане города, которым снабдила его синьора Малезе. Иногда улочка — венецианцы говорят «калле» — сужалась и утыкалась в канал с водой цвета горохового супа. Приходилось поворачивать и идти обратно под рядами болтающегося между домами, будто флаги, белья. С чего это Режис Дебре взял, будто в Венеции не вешают белье на улице! Антуан заметил, что с ним происходит то же, что в отеле: он испытывает совсем новые ощущения. Часам к шести он вышел на широкую площадь.
И хотя очутился тут впервые, сразу признал Кампо Санта-Маргерита с ее облупленными красными скамьями. В открытых кафе туристы пили свою несчастную колу.
Антуан пристроился в тени, на краю одной из скамеек, и растворился в гомоне голосов. Сухонькие старички и старушки переговаривались между собой, он понимал отдельные слова, но не улавливал смысла фраз. Почему-то особенно часто мелькало словечко «вольта». Антуан смутно помнил, что «вольта» значит «раз» или «как-то раз» и обычно сочетается с прилагательным «прима» — «первый», точнее, «первая»: вольта по-итальянски женского рода. Но в устах пожилых венецианцев, повторяемое в проникнутой ровной бодростью беседе под сенью деревьев на Кампо Санта-Маргерита, оно, казалось, должно было означать что-то другое, связанное с веселой беззаботностью жизни, где на все дается не одна, а множество попыток, совершаемых под неумолчный аккомпанемент упругой речи. Эти сидящие в прогретой тени старики наверняка умели, отринув прошлое, окунуться в мгновенную свежесть этого «прима вольта». Их непрерывное щебетанье нагоняло на Антуана волны расслабляющей истомы. Чуть поодаль, около фонтана, стояла группа студентов, тут же устроилась компания бомжей. Антуан задержался надолго. К вечеру старички разошлись, а вместо них Кампо Санта-Маргерита заполнила довольно подозрительная публика. Между столиками на террасе ресторана расхаживал хозяин с забранными в хвост длинными седыми волосами, в черном жилете — загадочная личность полу-аристократического, полублатного вида. На площади, вполне патриархальной, тихой и, так сказать, пересохшей — близость воды здесь никак не ощущалась, — пахнуло чем-то затаенно угрожающим, какими-то темными махинациями. Сошло на нет размеренное оживление в угловом кафе, там и сям из неосвещенных углов доносились взрывы истерического смеха.
Антуан нехотя стряхнул с себя дремотное оцепенение. В дальнем конце площади он увидел магазинчик под названием Il Doge, предлагавший невероятный ассортимент мороженого самых разных сортов и цветов: от бледно-зеленого и неправдоподобно синего до красного и коричневого. Однако многие люди, даже не глядя на эту роскошную палитру, заходили внутрь, чтобы заказать что-то другое. Выходили они с прозрачным стаканчиком в руке, в котором колыхалась полужидкая масса и торчала трубочка. Лакомки шли осторожно, сосредоточенно, не спуская глаз со своей добычи. Антуан подошел к прилавку, прочел все этикетки. Но в последний момент передумал и неуклюже махнул рукой на вопрос продавца, что ему угодно. Он с большим усилием подавил желание заказать себе порцию кофейного льда.
* * *В день приезда Антуан не думал о том, как все сложится дальше. Но уже на другое утро перед ним встал этот вопрос. За завтраком в столовой распоряжался долговязый смуглый парень, он принимал заказы и разносил чай и кофе на столики, за которыми довольно громко разговаривали по-французски — стоило ехать в Италию, чтобы чувствовать себя как в каком-нибудь Иссудене или Брессюире! Антуан искал в чертах молодого человека — вероятно, это был Франческо — сходство с Орнеллой Малезе. Волей-неволей он вспомнил об их встрече в Париже. Орнелла появится со дня на день. А Антуан все не решался сказать синьоре Малезе, что знаком с ее дочерью, — как-то было неудобно. И на этот раз снова отложил разговор на потом, а пока предпочел поскорее уйти.
Едва он переступил порог Ка’Редзонико, как в нем ожила старая неприязнь. Пышная вычурность этого горделиво возвышающегося на берегу Большого канала дворца — изукрашенные позолотой лестницы, знаменитая резная мебель работы Андреа Брустолона, громадные бальные залы — кричала о вкусах нувориша большого размаха, кичащегося этой роскошью, которая Антуану внушала холодное отвращение. В такую обстановку легко вписывались полотна Каналетто, а вот картины Лонги с их простотой и живостью выглядели совершенно неуместными. К счастью, во дворце был еще и второй ярус. Тут, между реконструированной старинной лавкой фармацевта и театром марионеток, «Новому Свету» Джандоменико Тьеполо было самое место. Несмотря на огромные размеры фрески — два метра в высоту и пять в ширину — в гигантском зале она казалась довольно скромной.
