Анри Труаия - Снег в трауре
– Подойдем поближе? – спросил он.
– Нет. И так хорошо, – сказал Марселен. – Закрой дверь.
Они вернулись в комнату.
– Знатные овцы, – вздохнул Исай. – И обходятся почти даром.
– Вот только навара никакого.
– А как же сало, шерсть?
– О чем с тобой говорить. Иди спать.
Исай провел рукой по подбородку. Потер отросшую, шуршащую, как трава, щетину.
– Ну хоть нравятся они тебе? – спросил он с беспокойством.
– Конечно, нравятся.
Они прошли один за другим в холодную комнату, где стояли две высокие деревянные кровати с туго набитыми перинами. Пламя отражалось в овальном стекле. На стене в рамке висело изображение «Христова Сердца». От него расходились красные лучи. Рядом был приколот букет засохших цветов и две открытки, на одной из которых была изображена Святая Тереза, на другой – Эйфелева башня. У кровати Марселена лежала стопка старых газет. Иногда он читал их на ночь. Исай, глядя на склоненного над пачкой газет брата, только удивлялся его терпению. Но на этот раз газеты остались лежать в углу, а Марселен лег и сразу задул свечу.
От окна шел слабый лунный свет. В темноте, недалеко от себя Исай неясно различал уткнувшуюся в подушку голову брата.
Хриплое прерывистое дыхание разрывало тишину. Поскрипывали прогнувшиеся от снега доски. Лежа на спине с открытыми глазами, Исай искал и не мог найти причину той радости, которая не давала ему уснуть. Он уже не помнил о черных крестах на полях дневника, о прошлых неудачах и смертях. «Брат вернулся. Он здесь, рядом со мной. Завтра мы весь день будем вместе». И эта мысль, как добрая весть, не оставляла его до той поры, пока сознание не рассеялось и уставшее тело не провалилось в сон
Глава 3
Марселен еще спал, а Исай, примостившись возле дома, резал дранку. В левой руке у него был нож, который он крепко прижимал к лиственничному чурбаку, в правой – киянка.
Короткий удар, и лезвие ножа ровно вошло в дерево. Вокруг расстилались серо-белые поля. Ночной снег смешался с землей. Припорошенные, поблекшие после снегопада горы уплывали куда-то вдаль. Раздавался звон колокольцев – это деревенский мальчишка-астушок с приходом дня выгонял коз на склоны невысоких холмов. Эхо гулко вторило каждому удару молотка. Исай подобрал отскочившую от чурбака дощечку и придирчиво осмотрел ее. Пальцы скользили по дереву. Он думал о простых вещах и был счастлив. Голос Марселена вывел его из задумчивости.
– Исай, ты что, заснул?
Брат стоял у него за спиной, побритый, причесанный, в рубашке с расстегнутым воротником, из-под которого выглядывал зеленый шейный платок.
– Я и не слышал, как ты подошел, – виновато улыбаясь, сказал Исай.
– Ты хоть завтракал?
– Ну а как же. А ты что делаешь?
– Да так, кое-что по хозяйству. Вот, дранку режу, скотину напоил, корм задал, коз подоил, огонь развел, ботинки почистил.
– Молодец, – похвалил Марселен.
Исай удивился так, будто Марселен поцеловал его в щеку. От неожиданности он встал. Похвала брата взволновала его. «Хорошо все-таки нам вдвоем», – растроганно подумал он.
– Я тоже был занят делом.
– Ты работал?
– Нет, я размышлял.
– О чем?
– О своих планах. Вчера я тебе ничего не сказал, не ко времени было. А сегодня я все как следует обдумал. По-моему, тебе понравится.
Исай вертел в руках дощечку.
– Конечно, Марселен.
– Тогда положи дранку.
– Хорошо.
– Пойдем в дом. Там все и обсудим.
Исай вошел вслед за братом в большую комнату, сел на скамью у окна и подался вперед, всем своим видом показывая, что приготовился внимательно слушать.
– Сиди тихо, не отвлекайся. Постарайся понять. Это не сложно.
И он заговорил тихим, вкрадчивым голосом.
– Что ты думаешь о нашей жизни?
– Жизнь как жизнь.
– Одиночество и нищета. Что нас здесь держит? Еще когда ты был проводником, можно было сказать, что горы кормят нас.
Но теперь они больше не существуют для тебя. Ну а я никогда их и не любил.
Исай наклонил голову набок, чтобы не пропустить ни слова. По тону, каким брат говорил с ним, он понял, что речь пойдет о серьезном. Нужно быть повнимательнее и не сказать что-нибудь невпопад, не огорчить Марселена.
– Продолжай, – велел он.
– Если будет непонятно – переспроси.
– Хорошо.
– Там, внизу, – говорил Марселен, – люди живут полной жизнью, веселятся, делают деньги. А мы торчим в этом медвежьем углу, увязнув по уши в грязи, с керосиновой лампой и овцами.
– Ты прав, на нашей земле хлеб нелегкий, – пробормотал Исай и тут же понял, что его ответ понравился Марселену.
– Нелегкий! Тебе ли этого не знать! Так вот, с меня достаточно. Не нужно мне больше этой земли с ее нелегким хлебом.
– Что ты хочешь сказать?
– Что я уезжаю.
Слово упало, как камень в колодец. Перед глазами поплыли круги.
– Как уезжаешь? – выдавил он.
Марселен стоял перед ним, заложив руки в карманы, и спокойно улыбался:
– Да так вот и уезжаю. Переберусь в город.
Пойду в торговлю. Как младший Огаду.
Помнишь сына Огаду? Парень – не умней других. Три года назад открыл привокзальный магазин. Вертится понемногу. Подрабатывает тренером по горным лыжам. Продает спортинвентарь.
– Ты тоже будешь продавать спортинвентарь?
– Да хоть бы и так. Огаду предложил мне войти в долю. Это было бы неплохо. Работа непыльная. Да и деньги верные. Только я должен выплатить свой пай.
– Кому?
– Огаду. Если я хочу рассчитывать на прибыль, я должен вложить в дело свои средства, – Но у тебя же их нет.
– Нет, но я могу их раздобыть.
Исай не мог поверить, что все происходящее – не сон, что он у себя дома и слышит голос брата. Силы покидали его по мере того, как смысл сказанного доходил до его сознания. Он посмотрел на камин, чтобы хоть взглядом ухватиться за что-то, прочное и незыблемое.
– Ты слушаешь? – спросил Марселен. – Повтори то, что я сказал.
– Ты хочешь уехать, тебе нужны деньги.
– Да, так вот. Теперь я знаю, где их взять.
– Где же?
– А дом?
– Что дом?
– Он же стоит денег.
– Конечно.
– Вчера в городе я ходил к нотариусу, мэтру Петифону. Я ему все объяснил. У него есть покупатель.
– Какой покупатель?
– На дом... Серьезный человек. Денежный мешок. Промышленник с севера. Вот уже шесть лет он в отпуск приезжает в горы.
Ищет старый дом в местном стиле. Хочет построить себе шале. Мэтр Петифон уверен, что наш домишко ему подойдет. Мы продадим его на выгодных условиях, и причитающуюся мне долю я вложу в дело Огаду.
Он так частил, что Исай инстинктивно съежился, как под проливным дождем. Слова лились на него рекой: «Домишко.., продадим.., войти в долю...» Потом он почувствовал сильный удар в грудь.
