Джоанна Троллоп - Любовь без границ
— Не могу и не могу, и говорить тут не о чем, — отвечала мать, протягивая сверток с чем-нибудь вкусным для Хью. — Тебя не отговариваю, но сама не собираюсь менять планы из-за какой-то пьески, которой грош цена.
Когда в пятидесятых годах на телевидении появились коммерческие каналы и Хью заключил контракт с одной из ведущих компаний, мать немного оттаяла — это казалось ей более пристойным занятием. Беда была в том, что она хотела видеть сына адвокатом, и если не для этого нужен Кембридж, то для чего еще?
Как прежде театр, Хью Хантер обожал телевидение, и надо признать, оно платило ему за это сторицей (например, сделав ведущим одной из первых общенациональных программ новостей). Его прозвали Дабл-Эйч равно среди коллег и публики, да и сама программа со временем была переименована в «Дабл-Эйч тайм» и завоевала множество наград и поощрений. В шестидесятые годы жизнь Хью представляла собой круговорот девиц с густо подведенными глазами. Жил он на квартире рядом со студией, имел мотоцикл и время от времени по выходным отправлялся с очередной подружкой на реку Виндраш, в бывший дом викария, в гости к другу жизни.
Тогдашняя жена Джеймса, женщина состоятельная, была много старше его. Дом был куплен на ее деньги, все расходы по нему тоже несла она, так что супругу оставалось только наслаждаться жизнью. Сменив несколько занятий (продажа книг, разведение пчел, написание романов и тому подобное), Джеймс так и не нашел себя и фактически сидел у нее на шее. Вполне возможно, что его попытки с треском провалились как раз потому, что он не нуждался в куске хлеба, но он не спешил винить во всем жену и ее деньги. Он если не любил ее, то был к ней глубоко привязан и еще глубже ей благодарен: брак избавил его от тирании отчима, того самого казначея. Словом, жили они в полной гармонии, в прекрасном старинном доме у реки, и расходились во мнениях только по поводу Хью Хантера. В конце концов, не желая быть яблоком раздора, тот перестал у них бывать и встречался с другом жизни в Лондоне. Дружба их не поколебалась ни на секунду. Когда жена Джеймса внезапно умерла от опухоли мозга (ему было тогда тридцать два), Хью первым явился выразить свои соболезнования и не ушел, пока не убедился, что друг в порядке.
Того, что было оставлено Джеймсу по завещанию (главный капитал перешел к детям жены от первого брака), хватало на покупку скромного дома. В сопроводительном письме она писала: «Боюсь, мое богатство не принесло тебе добра. Надеюсь, что в будущем тебя ждет более интересная жизнь, более плодотворное занятие и более счастливый союз». На прямой вопрос Хью Джеймс ответил, что совсем заплесневеет, если останется в провинции, и с того дня друзья посвящали все свободное время поискам ему нового жилья. Длилось это четыре месяца и увенчалось виллой Ричмонд. То есть это Джеймс так думал. По мнению Хью, это был воплощенный кошмар, жить в котором он не согласился бы ни за какие деньги. Тем не менее Джеймс с ходу купил виллу.
Покупка принесла ему удачу. Во-первых (к своей тайной досаде), он понял, что в конечном счете не имеет ничего против педагогики, а поняв, без труда нашел работу в одном из бесчисленных учебных заведений Оксфорда. Его также осенило, что совсем не обязательно писать беллетристику, главное — писать в принципе. Для пробы он состряпал несколько статей социального и политического характера и разослал в различные издания. Все они были приняты к печати. Появившиеся деньги дали возможность отремонтировать и благоустроить виллу Ричмонд. Джеймс разбил что-то вроде цветника и обзавелся кругом друзей. Результатом явился мирный, очень ровный образ жизни, а также свобода, прежде ему неизвестная. Эта свобода была ему очень дорога, и потому вопреки увлечениям плотским и духовным (Бог знает почему, он был не способен объединить эти две стороны отношений) у него никогда не возникало потребности ввести на виллу Ричмонд женщину. Хью насмехался над ним за это. Говорил, что ему светит перспектива закоренелого холостячества, обветшалых манжет и пятен супа на галстуке. В ответ Джеймс едко проходился насчет искусственного загара Хью и его чем дальше, тем более молодых подружек — мол, лучше уж пятна супа, чем плейбой, от которого за версту разит нафталином.
Они взяли за правило встречаться раз в неделю. В начале семидесятых, в пору расцвета коммерческих каналов, «Дабл-Эйч тайм» выходила на большинстве из них по четвергам, что оставляло уик-энды свободными. По субботам Хью взял за правило выезжать в Оксфорд, объясняя это тем, что Джеймсу нужна целая вечность, чтобы куда-то добраться. Иногда это были встречи на вилле Ричмонд, но обычно, в память о бурной молодости, они шли в паб. Затем Джеймс устраивал другу экскурсию по Джерико или вдоль канала, искренне забавляясь тем, что Хью приходил в ужас от мысли, что есть люди, по доброй воле готовые жить в этих мрачных кирпичных домах, на унылых улицах, среди вечного грохота железной дороги. «А мне нравится шум поездов», — говорил Джеймс.
Это была подлинная дружба, без притворства. Хью ни за что не стал бы врать Джеймсу (как врал всем остальным), что близко знаком с великим Ричардом Димблби[2], с которым на деле только раз обедал в одном зале ресторана. От Джеймса он не скрывал тревоги, когда «Дабл-Эйч тайм» сначала перенесли на понедельник, потом урезали с сорока пяти минут до получаса, а потом и вовсе прикрыли. После сорока у него развился острый страх перед старостью, и он не раз обращался к другу за утешением. Он всегда выглядел много лучше Джеймса — подобранный, статный, ухоженный, но страх сослужил ему плохую службу — на людях старался изображать вечную молодость. Чтобы скрыть досаду на отставку, он говорил о том, что центральное телевидение себя исчерпало и что будущее за провинциальным. Джеймс не спорил, понимая его чувства.
Знакомство Джеймса с Кейт стало для Хью жестоким ударом. Ослепленный болью потери, возмущенный тем, что считал предательством, он не сумел оценить ни достоинств Кейт, ни ее благотворного влияния на друга. Поездкам в Оксфорд был положен конец. Хью провел в Лондоне несколько жутких одиноких месяцев, уверенный, что на его собственной жизни — как деловой, так и личной — поставлен крест.
Поворотным пунктом в его судьбе стал телефонный звонок. Это было предложение выступать на «Мидленд телевижн» с программой почти того же типа, что и «Дабл-Эйч тайм», и шло оно от Мориса Хиршфилда, друга и соратника времен расцвета коммерческих каналов.
— С тех пор многое изменилось, и, поверь, к лучшему, — сказал он Хью. — Помнишь, как мы начинали? В полуразвалившемся кинозале! Теперь совсем другое дело.
Хью без колебаний подписал контракт на два года с возможностью продления. Его продюсером в новой программе стала Джулия Фергюсон. Она ничем не напоминала некогда любимый женский тип: кокетливых, вертлявых девиц, одинаково готовых вскочить на мотоцикл и улечься в постель. Это была сдержанная, даже холодноватая девушка с гладко зачесанными волосами и в очках. Она предпочитала строгие костюмы и не признавала украшений, знала французский и испанский и читала тамошних классиков в подлиннике. В ее присутствии Хью бросало то в жар, то в холод, а она относилась к нему ровно и уважительно, всегда спрашивая его мнение и поступая соответственно. Не прошло и года, как они поженились, ни разу так и не заговорив о разнице в возрасте: Хью из страха, Джулия потому, что ее это не беспокоило.
