Джуди Кэролайн - Мэгги и Джастина
Хотя Джастина, обладавшая твердым характером, была далека от сентиментальностей, но при последних словах матери не смогла сдержать слез.
— Мама, не надо, — говорила она, — ты сейчас добьешься, что я тоже завою и зареву, как корова. Не надо больше об этом. Мне кажется, что ты не заслуживаешь таких угрызений совести.
Всхлипнув, Мэгги махнула рукой.
— Не беспокойся, дорогая, у меня просто разошлись нервы. Может быть, вернемся в дом и выпьем по чашке липового чая?
Джастина мгновенно ухватилась за эту мысль.
— Конечно, мама. Я даже думаю, что нам можно выпить чего-нибудь покрепче. Например, коньяку. Это подкрепит силы.
Мэгги засмеялась теперь уже своим обычным смехом.
— Пойдем, я с удовольствием выпью чего-нибудь крепкого. В последнее время это стало помогать мне.
Джастина сделала удивленное лицо.
— Мама, что я слышу? Неужели тебя стал радовать алкоголь?
— Ну, не до такой степени, чтобы ты могла считать меня алкоголичкой. Но иногда больше ничего не помогает, особенно сейчас, когда участились ссоры с Диком.
3
Они продолжали разговор на веранде за небольшим столиком с бутылкой коньяка.
— Мама, неужели преподобный Ральф никогда не рассказывал тебе о своих чувствах? — спросила Джастина, с наслаждением вдыхая аромат свежего липового чая.
Мэгги медленно выпила рюмку коньяку и, поставив ее на стол, покачала головой.
— Нет, он говорил только, что любит меня. Я понимаю, как тяжело ему было признать, что он вынужден бороться с этой любовью. Он не желал соперничать с любовью к Богу и призванием к духовному сану. Ральф был настойчив и упорен. Эти качества выработали у него твердость характера. Ничто не могло унизить его в его собственных глазах больше, чем отказ от прежних убеждений и целей в жизни. Он не мог без ущерба для самолюбия отказаться от своих стремлений, которые всегда открыто провозглашал. Именно это принесло ему славу человека, целиком посвятившего себя Богу, проникнутого верой.
Мэгги вдруг кисло усмехнулась.
— Одним словом, будущего святого. Наверное, именно этого он хотел добиться и понимал, что все его намерения рухнут, если он позволит себе отдать мне слишком многое. Я знаю, что он по-настоящему любил меня и все же ничего не мог поделать. Он не мог омрачить свою славу. Джастина, — со вздохом сказала Мэгги, — наверное, тебе будет трудно понять мои слова, потому что всю жизнь ты твердо и не колеблясь шла к своей цели. Ты хотела стать актрисой и стала ей, к тебе пришла слава, известность. Точно таким же был и Ральф. Но ведь множество людей живут по совершенно иным законам. Они отдаются на волю течения, становятся игрушкой обстоятельств. Часто бывает так, что мы не сами выбираем роль, но принимаем ту, что выпадает нам на долю, что готовит нам слепой случай. Ведь жизнь часто зависит от таких непредвиденных случаев, капризной игры судьбы. Так бывает, когда встретишь человека, который не заслуживает твоей доброты и любви. Но что-то в душе толкает тебя к нему в объятия, а потом ты сожалеешь об этом всю жизнь.
Джастина непонимающе нахмурила лоб.
— О чем ты, мама? Разве встреча с Ральфом де Брикассаром была случайностью? Разве ты увлеклась им помимо своей воли?
Мэгги мягко улыбнулась и покачала головой.
— Нет, Джастина, я как раз о противоположном. Я думаю, что гордость и твердый характер Ральфа не позволяли ему смириться с тем, что простой случай, обыкновенное стечение обстоятельств, нарушит что-то в его давно определенной судьбе. Именно против этого он и восстал. Он наверняка не мог смириться с тем, что все его честолюбивые планы святой добродетельной жизни могут рассеяться в одно мгновение и растаять, как утренний иней под первыми лучами солнца, только из-за того, что он не смог удержаться от проявления чувств ко мне. Однажды он сказал мне что-то насчет стойкости святого Иоанна Златоуста, который пренебрег просьбой любящей матери не покидать ее ради служения Богу. С ласковыми упреками, слезами и горькими жалобами она привела сына в спальню и усадила рядом с собой на ложе, где он был рожден. Но все ее мольбы оказались тщетными. Я помню, что даже обиделась тогда, но постаралась не подать виду. В его словах действительно было много обидного. Он как бы продемонстрировал мне, что значат слезы какой-то девчонки, возможно даже неискренние, по сравнению с горькими жалобами матери. Признаюсь тебе, Джастина, я думала о нем очень плохо. Если попробовать выразить все это в нескольких словах, то мне казалось, что Ральфом овладело высокомерие. Как же так — высокое достоинство и величие сана священника, который он принял, стояло выше всех ничтожных земных венцов. Ведь сам святой дух установил этот сан, и теперь из-за какого-то легкомысленного увлечения, вызванного девчонкой, он должен презреть величественный сан, отказаться от той власти, которую Бог не дал даже архангелам, стоящим у его трона. Меня так и подмывало сказать ему, что, влюбившись в меня, он пал так низко, как даже не мог себе представить. Как же так — смешаться с невежественной чернью и стать одним из паствы, когда ему предназначено быть пастырем, которому дано связывать и развязывать на земле то, что Бог связывает и развязывает на небе: прощать грехи, возрождая людей духом и крещением, наставлять их именем непогрешимого владыки, оглашать приговоры, которые потом утверждаются на небесах, отказаться от права стать посредником между Богом и людьми в величайших таинствах, недоступных человеческому разуму, — и только из-за того, что какая-то бедная Мэгги Клири, видите ли, пытается предъявить на него свои собственные права. Временами я готова была разорвать его на части из-за этой обуявшей его гордыни. Мы купались, плавали, смеялись, я была готова молиться на каждую секунду, проведенную с ним вместе. Но временами меня охватывало нестерпимое желание разом покончить со всем этим, утащить его на дно с собой и там остаться навечно, чтобы уже никто и никогда не смог отнять его у меня. Я даже была готова забыть о Божьем наказании… Но потом все возвращалось на место. Я понимала, что не смогу и руку на него поднять — таким чистым, добрым и настоящим он был.
Джастина потрясенно покачала головой.
— Мама, ты никогда не разговаривала со мной на эту тему, никогда не была такой откровенной.
Мэгги снова налила коньяк в рюмки, стоявшие на столе и, отпив немного жгучего янтарного напитка, долго молчала.
— Джастина, — наконец сказала она, — все в мире движется — и время, и мы с ним. В моей жизни было так много поступков, достойных сожаления, что я должна была рассказать о них хотя бы дочери. Бог уже несколько раз посмеялся надо мной, отомстив за ту кражу, которую я пыталась совершить. Он отнял у меня любимого, а затем сына, который, я надеялась, никогда не променяет этот мир на Бога. Вот почему я никогда не пойду на исповедь к священнику. Как я могу рассказать ему о том, в чем боялась признаться самой себе? Лишь человек, не связанный обетом, может понять меня и найти в себе силы, чтобы не осудить.
