Оливия Уэдсли - Несмотря ни на что
Поезд двинулся.
Он торопливо поцеловал ее руку.
— Счастливого пути!
Спрыгнул на платформу и бежал рядом с вагоном. Донеслись слова матери:
— Храни тебя Бог, родной!
Поезд скрылся за поворотом. Последний раз мелькнула рука в белой перчатке… Уехала.
Из темноватого туннеля Джон вышел на яркий свет летнего утра. Он чувствовал себя одиноким, брошенным. Совсем забыл, что если бы не переменил своего первоначального намерения, то в эту минуту уехал бы он, а мать осталась бы здесь одна. Предстоящий впереди день пугал его бесконечностью.
Он медленно поехал по направлению к вилле, утешаясь тем, что завтра уедет отсюда и он.
Полотняный тент над террасой, оранжевый с белым, был низко спущен; на плетеном столике лежала небольшая пачка писем.
Джон распечатал их одно за другим без всякого интереса. Никаких особенных новостей не ожидал найти в них; кроме того, он все еще был под тяжелым впечатлением расставания на вокзале.
Но при виде одного из конвертов, надписанного изящным и четким почерком, он бросил другое письмо, которое начал было читать, и торопливо вскрыл его.
Один из его бывших преподавателей в колледже занимал сейчас видный политический пост. Джон считался в колледже одним из лучших учеников и особенно увлекался историей. В нем дремали задатки политического деятеля, и, бессознательно повинуясь этой бившейся в нем «жилке», он усердно предавался изучению истории, видя в ней широкое поле для игры, называемой политикой.
Лей Коррэт, учитель Джона, восторгался его успехами, всячески его выдвигал, поощрял в нем честолюбивые стремления. Теперь он писал Джону, что имеет возможность предоставить ему кое-какую работу. «Правда, — добавлял он, — это пока еще самая черная работа, работа дворника, но если вы будете мести и чистить усердно, то перед вами откроется дорога к более широкой деятельности на пользу стране».
Что же это за работа? Всего вероятнее, какая-нибудь незначительная должность секретаря. Или, может быть, составление речей для какой-нибудь «важной особы»?
Джон закурил папиросу и принялся перечитывать письмо. Он взволнованно поднялся было с места, но тотчас, вспомнив что-то, снова опустился на стул с хмурым лицом. Не к кому побежать с этой новостью, некому порадоваться вместе с ним тому, что его считают многообещающим молодым человеком, что ему пишут такие письма!
Он сунул письмо в карман и поплелся в свою комнату.
Там Люси укладывала чемоданы.
— Ну, что, уехала благополучно? — осведомилась она, стараясь кашлем замаскировать всхлипывание.
— Да, конечно… Эх. Люси, что за проклятая и странная штука наша жизнь!
— Это мы сами делаем ее такой, мистер Джон, когда не хотим, чтобы другие люди путались в наши дела… Господи, сколько у вас носков! На одной коробке проставлена цена… Право, просто грех тратить столько денег, мистер Джон!
Джон захохотал весело, по-мальчишески, но смех тотчас замер у него на губах, и он в упор посмотрел на старую Люси.
— Скажите, Люси, вы когда-нибудь видели… мистера Вэнрайля?
— Видела, мистер Джон.
— Расскажите, каков он?
— Точь-в-точь вы, только покрепче сшит, да не такой красавец и не такой проворный, как вы.
— Спасибо на добром слове! Но я не о том вас спрашиваю, Люси. Я хотел знать… Что, он — человек порядочный?
— Если вы этим хотите спросить, был ли он добр к вашей маме, мистер Джон, то скажу вам — других таких мужей, как он, на свете нет. Это — просто святой. Он, кажется, рад был целовать землю, по которой она ходила. Приезжал сюда только раз, когда вы родились, я ему и дверь открывала. Он был похож на слепого, и лицо у него было серое, как пепел. «Как она себя чувствует?» — сказал он. А я говорю: «Слава Богу, отлично, сэр». И не успела я это вымолвить, как он уже взлетел по лестнице, как стрела, и бросился в ее комнату. Я шла за ним вслед, и дверь была открыта. Вижу — он стоит на коленях у постели и оба они с мисс Рэн плачут и смеются; а тут вы проснулись, да как заревете благим матом, — я и подбежала, чтобы вынуть вас из колыбели, мистер Джон, но мистер Вэнрайль подоспел раньше меня и взял вас на руки. «Наш сынок», — сказал он и поглядел на вашу мать. А потом отдал вас мне и снова встал на колени возле нее и говорит, да так, словно сердце у него разрывается на части: «Вот что ты дала мне, а я… Боже мой, Ирэн, что я дал тебе?» (Не стану скрывать, мистер Джон, — я стояла за дверью и подслушивала, потому что была в такой тревоге за них обоих!) А мама ваша и отвечает: «Ты любил меня и я любила тебя, Ричард, — и даже теперь я благодарю Бога за это».
Сколько было между ними споров и сцен раньше, чем мистер Вэнрайль уехал, не приведи Бог! Целые ночи напролет он умолял и уговаривал ее, но она стояла на своем. Много толковали они насчет того, хорошо это или дурно, — и мисс Рэн одержала верх. И отослала его прочь. Он так и сказал, я слышала, на лестнице, возле цветов: «Ты гонишь меня прочь — и я уйду, потому что покоряюсь каждому твоему желанию, но мир для меня будет теперь пуст». Он уехал в таком маленьком кэбе, в каких ездили тогда, потому что в те времена не было еще таксомоторов. Летом это было и, как сейчас помню, занавески у кэба были белые с желтым, а из-за них выглядывало лицо вашего отца, серое, как земля. Кэб покатил прочь, а мисс Рэн следила за ним сначала снизу, потом из самого верхнего окна, чтобы подольше видеть его. Долго она стояла там, а потом пришла в детскую, взяла вас на руки и принялась целовать. С самого того дня и до нынешнего она только вами и дышала. Один только денек в году они оба виделись, да и то, когда уж бывало станет известно, что вы не приедете домой, и что, стало быть, она вам будет не нужна. И готовилась же она, бывало, к этому дню, словно невеста! Непременно новое платье приготовит, новую шляпу… И так хлопочет, чтобы все было красиво и к лицу. Это она-то, которая никогда не была щеголихой и не возилась с тряпками! И всегда в этот день она надевала маленькую брошку с жемчугом и бирюзой — первый его подарок.
Рассказывая. Люси продолжала методически укладывать книги и бумаги. Некоторое время она работала молча. Джон задумался, рисуя себе картины этого прошлого, о котором она говорила. Он даже вздрогнул от неожиданности, когда Люси вдруг снова заговорила.
— Росту он был в те времена не очень высокого, мистер Вэнрайль то есть. Во всяком случае пониже вас и худощавый такой. И такой тихий, спокойный. Он тогда в адвокаты готовился. А нынче, говорят, так богат, что уж богаче нельзя, и видный человек и все такое… Там в Америке они сделали его судьей… Что же слава тебе, Господи, теперь у меня за нее душа спокойна, мистер Джон! Она будет жить, как подобает. А если бы она оставалась здесь, да вы женились — все было бы совсем иначе. Сколько раз мы, бывало, с нею обсуждали, как будем жить тогда и куда денемся. Барыня все строила планы, что снимет маленький коттедж неподалеку от Лондона, чтобы можно было ездить по железной дороге в театры и разные места, — и все же иметь сад и какой-нибудь доход от него. Потому что все состояние сбережено для вас, это вы, верно, давно знаете.