Ева Модиньяни - Корсар и роза
Дочери Эрминии под предлогом визита в церковный приход ушли, чтобы встретиться по дороге со своими поклонниками. Мужчины отправились в кабачок. Дети устремились во двор и разбрелись по соседям, затевая игры со сверстниками. Эрминия со свояченицами поднялась к себе в спальню. Эльвира принялась мыть посуду, снимая жир с тарелок золой из очага. Лена села за прялку и принялась за работу.
Покончив с мытьем посуды, Эльвира придвинула к окну небольшое кресло, набитое конским волосом и обтянутое красным бархатом. Поставив рядом с собой корзину, полную одежды, требующей починки, она села и с облегчением перевела дух. Эту работу женщины выполняли по воскресеньям, когда считалось, что они отдыхают. Вооружившись иглой, ниткой и деревянным яйцом, Эльвира принялась штопать носки. Иногда она искоса бросала взгляд на дочку, целиком погруженную в свой особый, таинственный, недоступный для посторонних глаз мир. Эльвире хотелось поговорить с дочерью по душам, но она не знала, с чего начать.
По отношению к Лене она испытывала противоречивые чувства, и все же в глубине души любила эту странную дочку, появившуюся на свет нежданной, когда матери было уже под пятьдесят. Все эти годы Эльвира чувствовала себя виноватой за то, что не хотела ее рожать. Обнаружив беременность, она чего только не делала, чтобы избавиться от плода: бегала как сумасшедшая вверх и вниз по лестнице, принимала обжигающе горячие ванны в деревянной лохани, пила ядовитые настойки из уксуса с петрушкой, но так и не сумела вызвать выкидыш. Крошечный росток жизни вцепился в ее утробу, как плющ цепляется за стены дома.
В течение многих месяцев после появления на свет Лена, казалось, вот-вот готова была отдать богу душу. Невесомая, почти бесплотная, она никогда не плакала и неохотно сосала молоко старшей сестры. Эльвира лишь изредка решалась приласкать ее, когда никого не было рядом, а в другое время делала вид, что не обращает внимания на дочурку. Остальные смотрели на девочку как на подкидыша, не имевшего ничего общего с полноправными членами семьи. Но маленькая Маддалена назло всем выросла, упрямо цепляясь за жизнь, как в свое время цеплялась за материнское чрево. Она искала тепла и любви повсюду, где только могла найти. Едва научившись передвигаться ползком, Лена начала пропадать из дому. Ее находили то в курятнике, то на сеновале. Как-то раз, проснувшись ночью, Эльвира увидала пустую колыбельку. Она обыскала весь дом, но малютка исчезла бесследно. Тогда Эльвира разбудила мужа и сыновей.
— Девочка пропала, — объявила она в полном отчаянии, готовая разрыдаться.
— Небось ее ведьма унесла на помеле, — стуча зубами от страха, предположила Эрминия.
В конце концов девочку нашли на дворе в загоне для собак. Лена мирно спала, свернувшись калачиком между лап Реджины, здоровенной дворняги, представлявшей собой помесь сеттера с немецкой овчаркой. Собака грозно зарычала, когда Эльвира попыталась подойти поближе. Годовалая Лена при этом даже не проснулась, продолжая блаженно посасывать большой палец.
Зимой 1918 года, когда разразилась страшная эпидемия испанки, унесшая десятки тысяч жизней, вся семья Бальдини заразилась и слегла. Лена, которой едва исполнилось восемь, была на грани смерти, к ней даже позвали священника дона Филиппо для последнего причастия. Девочку сжигал жар, из груди вырывались слабые хрипы, истаявшее тельце было совершенно обезвожено. Пьетро пошел в сарай, где хранились дрова, и смастерил маленький гробик. Все устали, все были изнурены болезнью. Вечером, после ужина, Эльвира начала молиться, перебирая четки и в слезах дожидаясь той минуты, когда ее дочь испустит последний вздох. Она склонилась над охапкой соломы у очага, на которой лежала Лена. Девочка широко раскрыла огромные глаза и, поглядев на мать, сказала:
— Я хочу кушать.
Эльвира заплакала от облегчения. Остальные восприняли чудесное исцеление как знак судьбы.
— Ишь ты, сам черт ее не берет, — заметил Пьетро, смягчая смехом кощунственность своих слов.
Обо всем этом Эльвира теперь вспоминала, штопая носки. Она видела, как гадкий утенок прямо у нее на глазах превращается в лебедя. Скоро, очень скоро над домом закружатся коршуны, готовые ухватить и растерзать ее девочку. Настал момент выдать дочку замуж, и надо сделать это поскорей, пока какой-нибудь негодяй не совратил ее, воспользовавшись ее невинностью.
Эльвира давно уже страдала болезнью сердца. Деревенский врач после недавнего осмотра лишь покачал головой, давая понять, что хворь протекает своим чередом и лекарствами ее уже не возьмешь. Ни с кем из членов семьи Эльвира и словом не обмолвилась о своем недомогании, рассказав о нем только дону Филиппо, приходскому священнику. Ей не хотелось говорить о заболевании отчасти из нежелания обнаружить свою слабость, отчасти из суеверного страха. Наивно полагая, что поговорка «Не трожь лиха, и оно тебя не тронет», имеет прямое и непосредственное отношение к ней, Эльвира вела себя так, словно ее болезнь была злобным псом: не смотри ему в глаза, авось он отойдет и не укусит.
Втайне от родных она принимала прописанные доктором капли, которые, трясясь над каждым грошом, покупала в аптеке на свои личные сбережения, заработанные продажей яиц.
Все в доме видели, что мать тает на глазах, но из суеверия притворялись, что ничего не замечают, чтобы не накликать худшей беды. Когда ей становилось трудно дышать, а губы синели, Эльвира закрывалась одна в спальне, объявляя всем, что у нее болит голова. Она ложилась на кровать и в одиночестве дожидалась, пока минует приступ, уже предчувствуя приближение того дня, когда ей больше не суждено будет подняться с этой постели. Потому-то она так и торопилась пристроить малышку Лену.
Уже долгое время Эльвира при посредстве священника дона Филиппо, которого за глаза вся деревня добродушно называла «дон Паландрана»[6] из-за длинной черной сутаны, крупными складками колыхавшейся на каждом шагу вокруг его высокой и тощей фигуры, вела переговоры с семьей Мизерокки.
Мизерокки владели небольшим земельным наделом по соседству с Бальдини. Их, конечно, нельзя было назвать богачами, но по сравнению с Бальдини у Мизерокки имелось одно большое преимущество: из всех многочисленных детей в живых остался один только младший сын Антонио, или попросту Тоньино, как его звали в семье, а стало быть, не предвиделось никаких переделов участка между наследниками и соответственного уменьшения их долей. Будущая супруга Тоньино могла считать себя полноправной хозяйкой дома и никому не давать отчета, кроме свекрови.
Когда речь зашла о сватовстве, Мизерокки поначалу проявили строптивость, заявив священнику, что их не устраивает сумасбродный нрав девушки. У Эльвиры тоже нашлось, что сказать в ответ: она напомнила, что Тоньино вернулся с войны[7] окривевшим. Переговоры тянулись месяцами, но теперь, когда у Лены начались месячные, Эльвира решила, что настало время ускорить ход событий.
