Галина Щербакова - Слабых несет ветер
Он догнал девушку и взял под руку. Как же она дернулась!
Будто враг, будто насильник, будто незнамо кто!
— О Господи! — сказала она, узнав Павла. — Я не люблю ходить под ручку.
— Ну, извини, — засмеялся Павел. — А я уже не знал, что думать. Ты из больницы, я понял. Хворала?
— Да так… — ответила Тоня.
— Но все-таки? — настаивал Павел. — Я к тебе сегодня приходил, тебя нет, решил посмотреть расписание поездов, значит, правильно решил, раз тебя встретил.
Тоня забыла, что хотела сказать, что видела, как он бежал от нее хромаючи, и все, все, все про него поняла.
Но он ей сказал про поезда, и тут произошло крушение ее мыслей, потому что это вошло в нее гвоздем и даже слегка крикнулось, и она ухватилась за близкое дерево, потому что испугалась упасть.
— Ты держись за меня, — сказал Павел.
— Нет уж, — ответила Тоня. — Обойдусь.
— Я приходил узнать, как ты… Я ведь жил у приятеля, у него жена осталась без ноги в аварии, он поехал за ней. А я там у него немножко ремонтировал. Крылечко, то да се… Нашу контору закрыли, так что я теперь вольный казак…
— Понятно, — ответила Тоня. — Понятно, почему расписание смотришь.
— Это как раз другое… — сказал Павел. — Скажи мне все-таки, что с тобой? Ты похудела.
— Ничего особенного, — ответила Тоня. — Что у людей, то и у меня. Особенных болезней нет. Давление подскочило.
— Молода ты для этого, — сказал Павел.
— Врач мне сказал, что гипертония теперь помолодела, а рак постарел.
Они шли медленно, Тоня не говорила, что у нее кружится голова, и не хотела пить при нем таблетки, но когда Павел сказал, что проводит ее на третий этаж, согласилась сразу — боялась не дойти.
И действительно, после двух пролетов она побледнела, пришлось подхватить ее на руки и нести — получалось, что второй раз (а говорят, нет судьбы) их сближала лестница. Он открыл ей замок, уложил на диван, укрыл одеялом; ее бил озноб, и она приняла сразу горсть таблеток и закрыла глаза. Павел не знал, как ему быть. Его ведь не пригласили, он просто помог, но оставить девушку не решался, потому что было ему и стыдно перед ней, и жалко ее, и еще неизвестно что.
Тоня уснула. Павел, томясь странностью своего нахождения здесь, пытался придать ему смысл: он стал думать, что надо бы ее накормить — дело при всякой болезни важное, — он оглядел Тонины шкафчики, но, кроме чая и твердых пряников, ничего в них не обнаружил. Понял, что надо бы выйти в магазин В кармане у него было двадцать рублей, с такими деньгами в магазин не ходят. Тогда он вспомнил про то, что в доме, где он живет, есть картошка, капуста и грибы. Хорошо бы сварганить грибной супчик. Он поискал и нашел у Тони бутылку с маслом.
Картина вырисовывалась, и он уже собрался идти, но в дверь постучали, и вошла женщина, знакомое общежитское лицо, она несла ковшик с манной кашей и кусок колбасы на листочке из тетради.
— Спит? — спросила она. — Это хорошо. Проснется, пусть поест.
Она посмотрела на Павла без дружелюбия и даже с каким-то тайным гневом.
— Ты ведь у нас живешь? — спросила.
— Сейчас у приятеля, — ответил он. — Пока его нет.
— Но место держишь?
— Держу, — ответил Павел.
— Мы с племянником спим в очередь, как в тюрьме, — сказала женщина, — а места все заняты. Это твой матрас стоит на попа?
— Мой, — ответил Павел. — Поставьте его в сторонку, пусть человек спит. Но я вернусь. Мне больше некуда возвращаться.
— Ясное дело, — сказала женщина. — Ни у кого ни кола ни двора. Как цыгане. Только хуже. Они по природе, мы по порче.
И она ушла, посмотрев напоследок на оставленную еду. «Боится, что я съем», — с тоской подумал Павел.
Почему-то эта мысль была обидной. О нем, Павле Веснине, человеке из хорошей семьи, могут думать как о порченом, которому ничего не стоит съесть еду болящего. Потому что он такой человек. Без стыда и совести. И матрас на попа держит. Хотелось догнать женщину и сказать, что он не быдло, не собака бешеная, он отдает ей свою кровать от всей души, с пониманием, хотя и на временное пользование. Временное пользование ударило слева, и очень больно. Владелец железной койки и скрученного матраса посмотрел на свои широкие руки, ища в них спасения: какое такое дело не стыдно предъявить людям этими руками? И сердце будто сдвинулось с места и прижалось к грудине. Павел сел на пол, положив голову на кровать, где спала Тоня. Его учили дыханию по Бутейко — дышать не быстро, а, наоборот, задержать дыхание, дать сердцу передых и пространство. И сердце послушалось, вернулось куда надо, а он концом одеяла вытер холодный пот со лба. «Не хватало ей забот, — думал он, — найти, проснувшись, мой труп». Теперь он думал о возможности своей смерти, о той обременительности, которая ляжет на чужих людей, о неопределенности места, куда положат урну ли, или его целиком, о том, что даже некому будет сообщить, что был, мол, и не стало. И жизнь предстала стыдной и жалкой. «Надо что-то делать», — кричало в нем. Но ответный спорщик, всегда в нем живший, не возникал, не кричал, что все, мол, о'кей и помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела. Дома только вот нет. Павел замер. Он вспомнил свою ленинградскую комнату, закрытую на очень хитрый замок. Он унюхал запах той пыли, что осела на стол и буфет, на Диван и на полки с книгами. Пыль пахла вкусно.
В ней был запах вишневой настойки и четырехтомного Даля, запах пепельницы, протертой одеколоном, и запах диванной подушки, горьковато-кисловато-сладковатый сразу. И еще там был запах детского горшка, который стоял под табуреткой, у входа, на случай его прихода с маленькой дочерью. Эта комната-консерва — его родина, его то самое, откуда он есть и пошел, а он пошел незнамо куда, сидит на полу, вытирает морду концом дешевой байки, которой укрыта женщина. Она ему абсолютно никто, но справа по борту уже без парка стоит ковшик с кашей и лежит кусок колбасы, которыми он должен ее накормить.
Выпить бы водки. Он сглотнул и понял, что желания у него нет, что водка возникла как вещь безусловная, но и необязательная, а вот дух петербургской комнаты был абсолютен и реален, им-то он и насыщался сейчас допьяна.
Одним словом, к моменту просыпания Тоня не знала и не ведала, что ей уготована встреча с совершенно другим человеком, родившимся только что у ее ног.
Услышав ее шевеление, Павел вскочил и сказал, что обязан накормить ее кашей, которую принесла женщина, а он собирался варить ей суп с грибами, но наверняка не поспел бы — за ними надо бы еще бежать.
— Какие грибы? — сказала Тоня. — Их еще и близко нет.
— Сушеные, — ответил Павел и уже шел к ней с ложечкой и ковшиком. Но Тоня закачала головой и сказала, что ей надо выйти.
