Темное безумие - Алеата Ромиг
Она замирает, и, если бы я моргнул, то мог пропустить, как ее руки слегка дрогнули. Я не отрываю взгляд от ее лица. Мы предназначены друг для друга — и никакие цепи, прутья и охрана не могут этому помешать.
На этот раз она прерывает контакт первой и смотрит на настенные часы.
— На сегодня хватит.
Меня охватывает разочарование. Где тот воинственный психолог? Куда делась ее решимость заставить меня взглянуть на мир ее глазами? Доктор Нобл — нарциссистка. Весь прошлый год я изучал ее и разрабатывал стратегию поведения с женщиной, с которой даже не встречался.
С резким выдохом я избавляюсь от нарастающего гнева. Завтра.
Нас ждет еще множество «завтра».
Глава 4
ЗАГЛЯНУТЬ ПОГЛУБЖЕ
ЛОНДОН
Пустой экран смотрит на меня, дразня нажать «Play».
Я ловлю свое отражение в затемненном широкоформатном экране и поворачиваюсь в сторону, разглядывая свои ноги и то, как юбка до колен облегает бедра. В моей голове мелькает мысль — мимолетное любопытство по поводу того, как меня видит Грейсон — затем она благополучно улетучивается, когда я поворачиваюсь к телевизору и нажимаю кнопку, чтобы воспроизвести запись.
На экране появляется изображение ржавой металлической комнаты. Уши улавливают низкий гул. Я прибавляю громкость, а затем останавливаюсь, когда в поле зрения появляется мужчина. Высокий мужчина с пивным пузом, в неаккуратном сером костюме.
Галстук болтается на шее, словно он постоянно его ослаблял. Грязные светлые волосы растрепаны, словно с ними обращались так же жестоко, как и с его галстуком. Он взволновано оглядывает тускло освещенную комнату. Ощупывает потускневшие стены, без устали ища выход, в то время как изо рта вылетает нить беззвучных проклятий.
Затаив дыхание, я смотрю, как он исследует каждый дюйм комнаты, а когда он падает на колени, хватаясь за голову, я вижу это. Вижу, как сверху спускаются тросы. Толстые черные тросы. На конце каждого — наручники. В переплетении кандалов виднеется большая сбруя.
Я лезу в карман и вытаскиваю нитку, которую держу наготове. Затягиваю ее вокруг указательного пальца, наблюдая. В комнате раздается искаженный голос.
— Брэндон Харви. У вас есть шанс освободиться из тюрьмы, которую вы создали. Вы обвиняетесь в растлении детей. Хотя вы победили систему и в глазах закона вы свободный человек, пришло время расплачиваться за свои грехи. Правосудие всевидяще.
— Пошел ты! — кричит мужчина.
— Наденьте сбрую. Затем пристегните наручниками запястья и лодыжки.
Мужчина показывает в никуда средний палец и выкрикивает непристойные слова, и вдруг из акустической системы раздается громкий шум. Панели вдоль стен одна за другой переворачиваются. Словно домино всю комнату покрывают лица детей — маленьких детей.
О боже. Я отшатываюсь, неловко нащупывая кресло, ноги не в состоянии выдержать мой вес.
— Лица ваших жертв будут напоминанием, — говорит голос. — Это ваш единственный шанс искупить вину. Сделайте выбор. Искупление или смерть.
Я пытаюсь представить, что мужчина, которого всего несколько часов назад видела в своем офисе, скрывается за камерой. Мужчина, с которым я виделась на прошлой неделе, похоже, не питает садистских наклонностей, но доказательства передо мной были неоспоримы.
Грейсон — садист.
Более того, он эксперт в области обмана.
Пока меня не затянуло в эти мысли, я достаю блокнот и записываю наблюдения. Мое внимание привлекает громкий лязг, и я вынуждена снова взглянуть на экран — и уже не могу отвести от него взгляд.
Мужчина в костюме выполняет инструкции, он непрерывно ругается, но все-таки заключает себя в сбрую и сковывает наручниками. Когда он оказывается накрепко связанным, тросы натягиваются, отрывая его от земли. Я снова слышу глухой шум, и пол под ним сдвигается, обнажая открытую панель. Из-под пола в комнату поднимается стул.
Но не просто стул… Я прищуриваюсь, пытаясь разглядеть пирамиду вместо сиденья, и вскоре меня осеняет. В голове всплывают далекие воспоминания из уроков истории, на которых говорили об орудиях пыток.
— Колыбель Иуды, — выдыхаю я.
Средневековое устройство пыток, расположенное прямо под извивающимся мужчиной, заостренный наконечник на сиденье направлен прямо между его раздвинутыми ногами. Я знаю, что вот-вот должно произойти, но даже осознавая это, я не могу перестать смотреть.
Веревка, намотанная на палец, перекрывает кровообращение, кончик пульсирует синхронно с учащающимся пульсом. По мере того, как тросы опускаются, мужчина вытягивается и трепыхается, его конечности дергаются под разными углами. Но бороться бесполезно, и он медленно опускается на металлическую пирамиду. Крики возмущения превращаются в крики боли, когда заостренный кончик орудия пыток соприкасается с его прямой кишкой.
— Пройдите это испытание, — говорит искаженный голос, — и сможете уйти. Вы испытаете ту же мучительную боль, которую причиняли своим жертвам. Как и вы, они были связаны и не могли бороться. Все, что вам нужно сделать, это продержаться двенадцать часов — по часу за каждую жертву — чтобы заслужить искупление.
Мои глаза ненадолго закрываются. Двенадцать часов. Я беру коробку с компакт-диском и перечитываю этикетку, ища продолжительность записи. Шесть часов.
— Я не могу! — кричит мужчина. — Отпусти меня! Мне жаль. Я так виноват.
С потолка падает веревка, свисая перед лицом мужчины.
— Вы можете в любой момент прекратить пытки, — объявляет голос. — Но, чтобы положить конец страданиям, вы должны быть готовы покончить с собой.
Жужжание становится громче, заглушая крики. Тросы ослабевают, и под действием силы тяжести тело опускается на опору. Я потрясена. Интересно, Грейсон наблюдал за каждой секундой пытки?
Грейсон чрезвычайно умен. В его досье говорится о гениальности. Учитывая IQ в 152 балла, он видит мир иначе, чем среднестатистический человек. Он по-другому смотрит на людей. Он по-другому смотрит на МЕНЯ.
Я тянусь к пульту, чтобы перемотать запись к концу, но передумываю. Чтобы изучить субъект — проникнуть в его голову, понять его, узнать мотивы — я должна пережить то же, что и они.
В большинстве случаев у меня нет возможности так близко подобраться к пациенту. Но Грейсон, записывающий свои «сеансы» с жертвами, дает уникальный шанс слой за слоем изучать его и его импульсы. Так я говорю себе, просматривая многочасовое видео, не в силах оторвать глаз от замученного педофила.
Если отставить в сторону профессиональное любопытство, я — человек, и меня передергивает от отвратительности происходящего, но смотря на лица детей в комнате, я не чувствую особого сочувствия. Считаю ли я, что пожизненное заключение — подходящее наказание за такое преступление? Не знаю. По крайней мере,