Развод не дам. Точка - Галина Милоградская
— М? — не оборачивается. Перекладывает блин со сковородки на тарелку, наливает новое тесто.
Совсем мне это не нравится. Агата, конечно, злиться умеет. Вот так: молчаливо, когда сразу себя виноватым чувствуешь. Иногда хочется, чтобы закатила скандал, по классике, чтоб с битьём посуды и этим вот всем. От молчаливых истерик всегда сбежать хочется. Или на колени встать и прощения просить, просто чтобы уже заговорила.
— Я где-то накосячил, да? Обещал что-то сделать и забыл?
Молчит. Встряхнуть бы за плечи, чтобы зубами клацнула. Любительница демонстративного молчания.
— Хочешь сказать, что весь день так будешь, да?
— Как? — спрашивает как-то горько. Не по себе от тона. Как будто на самом деле её чем-то обидел, причём, серьёзно. Встаю, подхожу к ней, смотрю на низко опущенную светлую макушку. Агата хрупкая, мне едва до плеча доходит. Обнимешь крепче — сломается. Рядом с ней всемогущим себя чувствую. Как те богатыри, что одним ударом дуб ломают. Такие женщины созданы, чтобы лейтенанты генералами становились.
— Что бы я ни сделал, прости, — шепчу, обнимая. — Прости, Мась, если обидел.
Агата дрожит. Сжимается, как будто меньше становится, судорожно выдыхает. Становится по-настоящему страшно. Резко разворачиваю её, заглядываю в лицо. Белое, как в муку окунули. В глазах столько боли, что самому больно. Слёзы сверкают, вот-вот через край перельются. Подбородок трясётся.
— Агата, что случилось? — нихуя это уже не смешно. — Что-то с родителями? С Джоном? Что?!
Она резко сбрасывает мои руки, вырывается и убегает. Хлопает дверь в ванную. Сквозь запах гари слышу судорожные рыдания. Блядь! Блин сгорел. Быстро переставляю сковородку и за Агатой. Каринка у себя, хорошо, что не слышит. Напугалась бы.
— Агат, открой, — говорю тихо. — Скажи, что случилось.
Рыдания продолжаются, отчаянные, горькие. Тяжело вздыхаю. Серьёзно, неужели нельзя просто сказать, что ли?!
— Агат, Каринку напугаешь.
Аргумент про дочку как всегда решающий. За дверью становится тихо. Шумит вода. Щёлкает замок, Агата выходит. Глаза слегка припухли, но в остальном всё как всегда.
— Прости, — говорит сухо, смотрит мимо. — Наверное ПМС. Нервы ни к чёрту.
Врёт. Врёт и не краснеет. Знаю я её закидоны перед месячными, и близко таких истерик не бывает. Обычная раздражительность, если вообще что-то есть. Нет. Тут другое. И обязательно выясню, что именно. Может, действительно что-то с родными? Может, Джон опять сорвался… Женька-Джон — младший брат Агаты, та ещё заноза в заднице. Года не прошло, как с наркоты слез. Довести Агату до такого состояния только он может. Сука, порву нахуй. Сжимаю и разжимаю кулаки, выдыхаю. Ладно, проблема решаемая: запихну опять в рехаб, раз у тестя с тёщей не хватает силы воли.
Агата уже на кухне, снова жарит блины, как ни в чём ни бывало. Каринка сидит за столом, болтает ногами и ест.
— Всё будет хорошо, Мась, обещаю, — говорю, склонившись к уху. Целую шею. — Правда-правда. Метеорологи говорят, что погода лётная. Вдвоём прорвёмся.
— Да, — отвечает она и улыбается. Ласково так.
Весь день за ней наблюдаю, и тревога из комка разрастается в воздушный шар. Даже с дочкой Агата на взводе, напряжена, как пружина. Эту проблему надо решать как можно скорее, мне дома штиль нужен, а не затишье перед бурей. Отвожу девчонок домой, говорю, что по делам надо, набираю Джона.
— Ну и? — голос вроде трезвый, но с этими нарками хуй разберёшь.
— Дома? — отъезжаю от подъезда, когда дверь за девчонками закрывается.
— Надо чё? — Джон зевает.
— Я заеду.
Джон не хуево так пристроился: однушка на Котельнической. Тесть от щедрот на восемнадцать подарил. Всем бы так жить. Наследник, мальчик же — всю жизнь родителями в жопу целованный. Если Агату в чёрном теле держали, чтобы ни шагу в сторону, то ему всё позволено. Тошнит от ушлёпка, каждый раз как вижу — шею свернуть хочется. Потому что помню, сколько раз Агата плакала, когда думала, что не слышу. Знает, как бесит тема, с Джоном связанная. Но брат же, любит его. Понимаю. Наверное. Я в семье один рос.
Джон открывает в одних штанах. Русые волосы как у пугала в стороны торчат. Глаза, как у Агаты, голубые, только с мутью. Перегар с ног сшибает.
— Чё? — спрашивает равнодушно. У нас с ним любовь обоюдная, та, что с ненавистью часто путается.
Толкаю его к стене, дверь за собой закрываю. Шейка как у курёнка, одним движением свернуть можно. Тощий мешок с костями.
— Опять сорвался, ушлёпок? — от злости колотит. Как вспомню слёзы Агатины, убивать хочется.
— Ты не прихуел? — Джон смотрит спокойно. Зрачки нормальные, а что бухал вчера — так кто не без греха? Нехотя отпускаю. Он ведёт шеей, огибает меня, идёт на кухню. Зачем-то иду за ним. Кухня заставлена бутылками. Пустыми и полными. Поискав среди них, Джон берёт закрытую — пива. Пьёт с наслаждением. Морщусь и отворачиваюсь. Насмотрелся в своё время на последствия его загулов. Тут была обычная пьянка. Агата на такие уже сто лет внимания не обращает.
— С Агатой давно разговаривал?
— А? — ощущение, что Джон успел забыть, что я тут. — С систер? Где-то неделю назад, может, больше, а что?
— Ничего, — отвечаю, а мозг лихорадочно думает. Что тогда не так? Узнать у тёщи? Может, заболела? И что, просто заявиться к ней и в лоб спросить, как здоровье? Нет, тёща меня любит, отношения у нас шикарные, всем бы такие, но кажется, это уже перебор.
— Нет, я конечно ценю твою заботу обо мне, — язвит Джон и громко отрыгивает. — Но не пошёл бы ты нахуй.
Сам рад свалить скорее. Спускаясь, набираю тёщу.
— Моё почтение, Рита Васильна, — говорю бодро, когда она отвечает. — Давно вас не слышал, решил позвонить. Как дела, как здоровье?
Не то, чтобы такие звонки у нас норма, но иногда звоню, конечно. На день рождения или восьмое марта. Сейчас ни то, ни другое, этого достаточно, чтобы в тёще включилась ищейка.
— Что случилось? — спрашивает генеральским тоном. Так и вижу перед глазами. Руки в бока упёрла. Как её тесть вообще выдержал столько лет?! Судя по ответу, ничего с ней не случилось. Иначе поняла бы, зачем позвонил. Импровизирую на ходу:
— Хотел Агате сюрприз сделать: пригласить вас с ней на ужин в ресторан. Как вам идея?
— Всем бы
