Душа птицы (СИ) - Немировский Петр
Она вдруг нахмурилась:
— Не смей со мной разговаривать таким тоном! Я не твоя жена. Да, я влипла, по своей же вине. Но я за это заплатила высокую цену. Ты даже не можешь себе представить, через что я прошла! — сказала она со злостью, но на её глазах заблестели слёзы.
— Извини за мой тон, — ответил я, смутившись. — Сегодня меня вызвал к себе босс и возмущался, почему я его не предупредил о том, что у тебя ещё открыто уголовное дело и ты под надзором. Он ведь рассчитывал, что ты будешь работать у нас в регистратуре. Я стоял как идиот и не знал, что ему ответить.
Кивая, Эми вопросительно уставилась на меня, будто бы ожидая разрешения на что-то.
— У тебя есть вино, Бен? — она подняла пустой бокал, из которого только что выпила воду, и протянула ко мне. — Налей, мне хочется сейчас напиться до чёртиков.
Я отрицательно покачал головой.
— Бенжик, ну пожа-а-алуйста.
— Нет.
— Fuck! — она опустила бокал на стол с такой силой, что я удивился, почему он не разбился. Она была готова расплакаться.
— Успокойся, это не конец света. Не получилось в этот раз, получится в следующий. Пошли лучше погуляем по солт-маршу. Там тебя ждут коты, чайки и крабы.
* * *
Было ещё светло, но в небе всё яснее проступала жёлтая луна. Мы шли с Эми по широкой земляной тропе, вьющейся по солт-маршу, вдоль залива. Тёмно-лиловую водную гладь больше не тревожили заплывавшие сюда катера. Вдали, на противоположном берегу, были видны тёмные движущиеся близко друг от друга точки, вероятно, это стая серых уток искала у берега поживу.
— Нью-Йорк — холодный город. Сколько лет здесь живу, не могу привыкнуть к вашему жёсткому климату, который не сравнить с тёплым мягким климатом в Джорджии, — сказала Эми.
— Да-а-а, — отозвался я, глубоко с наслаждением вдыхая запахи сырой земли и умирающих листьев.
Возле дома было безветренно, а здесь, на открытом пространстве, ветер показывал свой норов, задувая холод под куртку. Но мы решили с Эми пройти «весь маршрут», сделав широкий круг.
Вдали в наползающих из-за горизонта сумерках ещё был слабо различим высокий столб с ястребиным гнездом. Но уже была глубокая осень, птенцы оперились, выросли и улетели, и гнездо опустело до следующей весны.
Остановившись, Эми посмотрела на пустое гнездо, затем помахала руками и закричала:
— Эй, сёстры! Я здесь! Сюда!
Однако никто не отозвался на её призыв. И мы пошли дальше.
Не щебетали птицы, словно попрятавшись куда-то. Лишь порой одинокая ворона, откуда-то прилетев, с тоскливым карканьем садилась на голую ветку. Создавалось впечатление, что солт-марш стал неживым, заброшенным и никому не нужным.
— Ты слышала про новую эпидемию в Китае? — спросил я. — Непонятно, что это за вирус, откуда он взялся и как с ним бороться. Надеюсь, до нас эта дрянь не доберётся.
— Да, будем надеяться. Идём быстрее, я замёрзла, — Эми зябко продёрнула плечами и, набросив на голову капюшон, ускорила шаг.
* * *
Ночью я открыл глаза, разбуженный странными звуками. Мне почудилось, будто бы совсем рядом хлопают птичьи крылья. Присмотревшись, я увидел на подоконнике шевелившееся тёмное пятно. «Кто это? Белка? Или летучая мышь? Но как это существо сюда попало? Перегрызло металлическую сетку от комаров в окне? Оконная рама там опущена до конца, неужели оно пролезло в какую-то щель?» Я напрягал зрение, стараясь разглядеть, кто же это на подоконнике.
«Кии-иии-aрр!» — раздался пронзительный крик, и загадочное тёмное существо, сорвавшись с подоконника, стало летать по комнате, ударяясь в шкаф, в стены, в зеркало. Я включил настольную лампу.
Это был молодой сокол, быть может, один из тех, который этим летом вылупился из гнезда на высоком столбе на солт-марше, но почему-то не улетел на зиму вместе со своими собратьями. Птица билась о зеркало, съезжала по стеклу вниз, стараясь уцепиться когтями и клювом хоть за что-то на гладкой зеркальной поверхности. И продолжала отчаянно кричать.
Эту сцену было невыносимо наблюдать. Поднявшись с кровати, я открыл окно. Затем взял птицу сзади за крылья, чтобы выпустить её в окно. Но стоило мне сделать шаг, как сокол стал больно бить меня крючковатым клювом, оставляя на моих кистях кровавые раны. Он бил меня клювом и в грудь, и в живот.
«А-а!» — закричал я от боли и… проснулся.
Я ещё не совсем пришёл в себя. Провёл рукой по скомканному рядом одеялу в надежде нащупать Эми. Но, увы, её рядом не было!
В комнате было темно. Дверь в гостиную была закрыта, но сквозь щёлку внизу оттуда проникал слабый свет. Поднявшись, поправив трусы и всё ещё поглаживая свои кисти, будто бы они были в свежих ранах от птичьих ударов, я тихонько открыл дверь и прошёл в гостиную. Остановился на пороге комнаты.
Эми, в чёрной футболке с коротким рукавом, в чёрных трусиках, сидела за столом, закинув ногу на ногу. Что-то писала на листе бумаги, лежавшем перед ней. Она хмурилась, покусывала широкие губы и выпучивала большие глаза. Она тяжело дышала, я видел, как тяжело вздымается под футболкой её грудь. Порой она крепко сжимала в кулак свободную левую руку, так крепко, что, казалось, вот-вот хрустнут её пальцы. Всё её лицо будто бы надулось, став каким-то страшным.
«Ведьма! Настоящая ведьма!» — подумал я невольно.
— Бенни? Это ты? Ты почему не спишь? — оторвав взгляд от бумаги, она подняла голову и удивлённо посмотрела на меня.
Я пожал плечами.
— Хочешь кое-что послушать? — спросила она с возбуждением и странным восторгом. И, не дождавшись моего ответа, взяла исписанный лист бумаги и, слегка приблизив его к лицу, стала выразительно читать: «Жизнь — это Слово. Это Слово живёт во мне, оно зачато во мне, глубоко в моей матке, там оно растёт и хочет выразиться через меня. Слово постепенно становится мной, а я — им, оно течёт через меня, в меня, из меня, оно течёт, как река, как вечный неиссякаемый источник, втягивая в себя всё — и живое, и мёртвое. Бог создал меня только для того, чтобы во мне было зачато и через меня выразилось это живое Слово, — сделав небольшую паузу, она перевернула лист другой стороной и продолжила. — Благодаря Слову я становлюсь мерцающей звездой, тяжёлым камнем и лёгкой птицей. Да, я становлюсь соколом, парящим в осеннем небе ястребом! Я ле-е-чу-у!.. — она взмахнула свободной рукой, как крылом, и продолжала плавно размахивать ею в такт чтению. — Юго-западный ветер подхватывает и несёт меня вверх. Я плыву в воздушном потоке, в голубом океане воздуха. Моё сердце обросло плотью, пухом, перьями. Потоки воздуха поднимают меня выше и выше. Сомкнув крупный крючковатый клюв, я смотрю зорким жёлтым глазом в ту сторону, где в сизой дымке слабо проступают голубые хребты Джорджии. Я хочу полететь туда, но восходящим потоком воздуха меня поднимает ещё выше. Я уже так высоко, что исчезает горизонт. От недостатка воздуха сжимаются мешочки моих лёгких. Вот это меня занесло! Я чувствую гнев, смешанный с ужасом свободы. Из моей груди вырывается пронзительный крик: „Кии-иии-aрр!“» — издав крик, похожий на соколиный, Эми умолкла, положив на стол ладонь с растопыренными пальцами. Её грудь волновалась так, будто бы Эми ещё находилась в плотных слоях атмосферы.
— Ты ведьма, талантливая ведьма, — прошептал я, приблизившись к ней, чтобы её обнять.
Она повернулась ко мне и, расхохотавшись, вдруг толкнула меня в грудь. Я решил ей подыграть — притворился, будто потерял равновесие, и упал на пол. Вскочив со стула, Эми подлетела ко мне, вонзила в мою грудь свои острые ногти и, наклонившись ко мне, прошептала:
— Сейчас я выклюю тебе сердце.
* * *
А на выходных мы с ней пошли в известный «Коттон клуб» в Гарлеме, где давали перформанс чернокожие джаз-певцы. Да-да, тот самый клуб, который стал центром событий в знаменитом фильме «Клуб „Коттон“», прославив впоследствии и режиссёра Френсиса Копполу, и актёров, в нём снимавшихся, и сам этот клуб. Я в этом клубе никогда не бывал, более того, даже не знал, что он до сих пор существует.
Мы сидели за столиком и, заказав еду, слушали музыку. Эми выглядела в тот вечер настоящей королевой: на ней было ярко-красное приталенное платье чуть ниже колен и чёрные колготки с серебристыми блёстками. Она сделала высокую причёску в стиле «афро», покрасив волосы в рыжеватый цвет. На груди лежало чёрное гранатовое ожерелье с низкой крупных камней, которое я ей недавно подарил.
