ЛюБоль 2 - Ульяна Соболева
***
Когда нагнал их в чаще леса, все ещё содрогаясь от боли в костях и слабости после «отравления», они уже окружали ее со всех сторон. Перепуганные, дрожащие от ужаса после увиденного, мои люди боялись подступиться к беззащитной девчонке.
Никто, кроме меня самого не знает, как я прикидывал, скольких из них смогу убить. Скольким я прострелю башку прежде, чем они сунутся к ней и заберут мою добычу. Савелий смотрел мне прямо в глаза, и мы оба знали, что, если я нападу на свой собственный отряд, он позволит мне прострелись ему голову, но не станет на мою сторону. Я видел в его глазах суеверный страх… и он не боялся меня, не боялся смерти – он боялся моего предательства. Я сам его боялся, я дрожал похлеще, чем они все, то сжимая, то разжимая пальцы на рукояти пистолета. Раздумывал, чем это обернётся для нас с ней, если мои люди восстанут против меня. Прокручивал все варианты событий. За секунды выстраивая итог, который каждый раз убеждал меня в том, что мне не победить в этот раз. Бросил ещё один взгляд на Савелия, вспотевшего от напряжения и ожидавшего моего приказа.
– Взять суку, посадить на веревку и тащить до самого Огнево, – мой голос разнёсся по всему лесу и запутался в макушках елей. Хлопья снега слетели полупрозрачным покрывалом на трупы моих людей. Снежинки покрывали тонким слоем алые пятна, которые так напоминали цвет ЕЁ волос.
Я был слишком слаб, я бы не справился со всеми, мне оставалось только взять в плен сбежавшую рабыню. И я был готов сам разорвать её на части в этой чаще. За то, что на долю секунды забыл о том, кто я, и ради неё мог убить своих друзей. Проклятая ведьма лишила меня разума и чести. Ещё один оттенок в палитру моей ненависти. Черный мазок на ярко-красных разводах, переплетаясь в чудовищный рисунок, где я видел своих мертвых братьев у её ног, а на губах Ольги играла та самая улыбка, с которой она протягивала мне бокал с ядом.
Она шла следом за моей лошадью, привязанная к луке седла, как и тогда, когда я только напал на них по дороге в Огнево. Спотыкалась и падала в снег, но я даже не оборачивался. Тянул сильнее, наслаждаясь её стонами и в то же время, чувствуя, как у самого саднит кожа на шее, словно это на мне петля, а не на ней. Бросал взгляды на бледного Савелия, на цыган, которые держались от девчонки на расстоянии.
Я посмотрел на собственные ладони, и они задрожали. Схватил поводья и пришпорил коня, чувствуя, как потянул пленницу по снегу. Сжал челюсти так сильно, что от боли перед глазами пошли разноцветные круги.
И снова улыбка её гадская, когда я смерть из её рук глотал, и осознание, что никогда эта сука не полюбит меня. Что бы я ни делал ради неё, что бы ни швырял к её ногам, она будет жаждать моей смерти. Даже если бы всех людей своих убил сейчас и спас её, она бы не оценила, а вонзила бы мне кинжал в спину и провернула три раза.
Когда отряд вошел в деревню, в девчонку полетели комья грязи и снега. Она прикрывала лицо руками и прятала голову, а я дергал за веревку, чтоб шла быстрее, и мне казалось, грязь в меня летит ошмётками. Я виноват! Я приблизил к себе. Я впустил в свою постель, и все они, мои люди, знали об этом. Не знали они только того, скольких я убил в попытке спасти её от их гнева. Я смотрел в глаза Савелию и понимал, что он догадывается, кто это сделал. Но он будет молчать, преданный мне пёс. Будет молчать, пока я не потерял последние остатки чести из-за нее, а потом и он заговорит… и как я поступлю тогда? Ответ был до боли очевиден – Савелий умрёт.
– Убийца! Грязная тварь! Детоубийца! Сукааа! Смерть шеане! Разорвать на части! – они кричали по русски, чтобы она понимала.
***
Мои люди обступили её плотным кольцом, не давая цыганам вершить самосуд, потому что я сказал, что сниму кожу живьем с каждого, кто позволит хоть волоску упасть с ее головы.
Теперь девчонка была закрыта в клетке в подвале и ожидает вынесения приговора, а я с ума схожу здесь, и мне хочется сжечь дотла Огнево, но не дать им казнить ее. И за это я себя ненавижу так люто, что готов перерезать свою глотку. Дверь скрипнула, и я с трудом поднял голову, разглядывая Савелия, который пнул носком сапога обломки картин. Он опустился на пол возле меня и сжал мне плечо сильными пальцами.
– Значит, это и есть её судьба и твоя, – тихо сказал он, а я, стиснув челюсти, думал о том, что если бы убил его там в лесу, то эта судьба была бы иной, и в тот же момент мне хотелось вложить в его руку кинжал и попросить его вырезать мне сердце за эти мысли. Резко встал с пола и подошел к окну, вглядываясь в толпу, собравшуюся под домом, повернулся к помощнику и хрипло сказал:
– Найди козла отпущения, Савва. Найди того, кто подойдет на роль убийцы мальчишки, и отдай на самосуд.
Отвернулся от него и снова глотнул из фляги, закатывая глаза от растекающегося по венам мгновенного жара, чтоб уже через секунду открыть их и стиснуть челюсти до хруста.
– Им будет этого мало, – он, Черт его разорви, прав!
– Расстреляю одного их человека
