Правила обманутой жены - Евгения Халь
Глядя вслед Мамикону, Платон твердо решил, что с этими аферами нужно завязывать. И начать, наконец, заниматься тем, чем хочется: продавать настоящие произведения искусства за адекватные деньги. Искать нормальных художников, а не дельцов. Возможно, если уйти от всей этой шелухи, то он сам снова начнет рисовать? Серьёзно работать, если не для денег, то хотя бы для души. Потому что душа его давно уже не просила в взять в руки кисть или карандаш. Исчез этот кайф от того, что на чистом холсте появляется придуманная им самим жизнь. Исчез зуд в пальцах. Ушли навсегда эти ночи, когда образы в голове толпились, не давая спать. И тогда Платон вскакивал с постели и рисовал часами без продыху. Осталась только бесконечная усталость и желание просто прожить еще один день.
Ему нужен план. Платон встал и взволнованно заходил по гостиной, сжимая в руке стакан с кофе. Вернее, нужны два плана. Первый, чтобы сорвать большой куш и завязать. Второй, чтобы вернуть бывшую жену. И тогда к нему вернется вдохновение.
Очень захотелось услышать Адель немедленно. Он пошарил в кармане, ища телефон. Но карман был пуст.
— Что за черт? — Платон остановился напротив окна и вдруг вспомнил, что на нервяке и впопыхах сунул телефон в карман пальто, а пальто…
— Идиот! — взвыл он и так сжал в руке стакан с кофе, что тот лопнул.
Вязкая коричневая жижа пролилась на светлый ковер. Платон подбежал к двери, схватил с вешалки куртку и бросился к машине. Эта клуша, что следила за своим мужем, так задурила ему голову и взбесила одним своим присутствием, что он забыл обо всем, и сам же и выбросил телефон в мусорку вместе с пальто.
Метель разбушевалась. Дворники едва справлялись со снегопадом. Серебристый «Порше» Платона осторожно двигался по пустынной загородной трассе, заметенной снегом. Платон нетерпеливо сжимал зубы. Пижон! Нужно было «Джип Гелендваген» брать, а не эту игрушку. Немецкому танку никакая метель не страшна. Уже давно был бы на месте. Платон с досадой хлопнул по рулю, остановившись на светофоре.
Патрики даже глубокой ночью бурлили жизнью. Витрина ресторана Адели призывно светилась неброскими элегантными огнями. Платон выскочил из машины и бросился к мусорному баку. Рядом с ним медленно прошли две девушки. Их лица вытянулись от удивления. И было от чего. Импозантный респектабельный мужик в ботинках, которые стоили как зарплата кассирши из супермаркета за полгода, рылся в мусорном баке. Одна из девушек вытащила из кармана телефон. Платон представил заголовки видео на ютьубе: «На Патриках бомжи одеты в люкс».
— Даже не думай! — зарычал Платон и погрозил девушке пальцем.
Обе девчонки быстро юркнули в подворотню. Бак был почти пуст. Его содержимое валялось на асфальте. Но пальто не было. Неужели бомжи сперли? Так их в ночное время здесь нет. Они уже давно закинулись всем, чем можно, и дрыхнут. Платон посмотрел в витрину ресторана. Адель в зале не было. Платон зашел внутрь и обратился к худому рыжему официанту.
— Адель здесь?
— Ее нет, она давно ушла, — официант опустил глаза и принялся собирать посуду со стола.
— Одна? — Платон взял с тарелки большую маслину и закинул в рот.
Официант не ответил, продолжая аккуратно расставлять тарелки на подносе.
— Любезнейший, прошу минуту вашего драгоценного внимания! — Платон щёлкнул пальцами и достал из кармана пятитысячную купюру.
Официант ловко сунул ее в карман жилета и охотно доложил:
— С крепким таким мужиком ушла, здоровым. По дороге обнимались.
— С тем гопником, что возле нее отирался? — в глубине души затеплилась надежда на отрицательный ответ.
Но официант быстро убил надежду:
— Ага! С гопником. Он ничего не ел, физиономию от всего воротил, только минералку хлестал. Я ему предложил устриц. Так у него морда красными пятнами пошла, явно блевануть потянуло, и он меня послал. Сказал: «Сбрызни, мелкий, в… устрицу! Гондурасам-лизунам такое будешь предлагать». Его, кстати, Димоном зовут. Слышал, как Адель его звала.
— Прямо так и сказала: Димон? — переспросил Платон.
Да что с ней? У нее, как у Горького, хождения в народ? Неужели она так изменилась? Его жена просто не могла произнести так имя Дима. Так говорят мужики и дешевые девицы вроде Ивлеевой.
— Да, так и сказала: Димон, душа моя, пойди-ка сюда.
Платон сжал зубы от бешенства. Когда он с ней познакомился, она еще была Клавой из крошечного городка. И всячески пыталась уйти от нищего детства и пролетарского происхождения. В богему рвалась. А теперь почувствовала себя московской барыней и завела себе Димона. Устала от сложных натур. Сейчас хочет гопника. Материально она больше не нуждается в поддержке. Хотя питекантроп явно не беден. Вряд ли Адель позарилась бы на нищеброда. Она считала, что настоящий мужик должен уметь зарабатывать деньги. Пару раз Платон замечал, с каким брезгливым презрением она смотрела на спившихся от безнадеги нищих художников, у которых Платон покупал работы. Ему было жаль этих людей. И он мягко делал жене замечание:
— Не осуждай их. Талант иногда бывает не благословением, а проклятием. Они просто не справились с реальностью. Не смогли распорядиться искрой божьей. Они не виноваты.
— Они виноваты в том, что не смогли быть мужиками.
— Какая связь? — не понимал Платон.
— А такая, — объясняла она. — Мужик должен зарабатывать. Все равно как. Не можешь продать свою мазню — иди на завод, а по ночам малюй картинки. А не обвиняй весь мир в том, что никто не понимает твою нежную натуру.
— Какая ты жестокая и бескомпромиссная, — улыбался Патон, прижимая ее к себе. — Ты мой жестокий, но безумно красивый критик! Что ты понимаешь в мужских характерах?
— А что ты понимаешь в колбасных обрезках, избалованный московский мальчик? — якобы шутя парировала она.
Перед глазами встала картинка, как этот пещерный человек лапает его утонченную Адель, гнусно ухмыляясь. Он-то точно понимал в колбасных обрезках. Без сомнения!
В голове полыхнуло. Руки зачесались от острого желания разнести весь ресторан. Как гопник. А что? Если Адели это нравится, то, возможно, ему, Платону стоит сменить имидж? Мир — хижинам, война — дворцам? В глубине души Адель осталась Клавой. Платон взялся за спинку стула,
