The Мечты. О любви - Марина Светлая (JK et Светлая)
Наверное, именно это и выгнало его за дверь, в узкий коридор.
И заставило сделать несколько шагов в сторону. В конце концов, в каком номере ее разместили, — Богдан знал. Таня оговорилась, что напротив них, а значит — вот он. Ее номер с цифрой 23. Моджеевский поднял руку и несколько раз негромко постучал костяшками пальцев. Чтобы дверь распахнулась уже через минуту, а Юлька — возникла на пороге, еще не переодевшаяся, но почему-то с полотенцем в руках. Смотрела на него несколько секунд широко раскрытыми глазами до тех пор, пока не спросила с улыбкой куда более спокойной, чем испуганные и странно светящиеся глаза:
— Не спится?
Опершись на дверной косяк, Богдан совсем не заботился, что, возможно, рискует собственным носом.
— Тебе тоже, — усмехнулся он.
— А я собиралась в душ, — пожала она плечами. — Слишком много всего за день.
— Много, — согласился Богдан.
Она помолчала, глядя на него, соглашающегося. А потом медленно сделала шаг вглубь комнаты, освобождая проход. Он медлил всего лишь мгновение — нужное каждому из них. Ей — чтобы одуматься, ему — чтобы сделать глубокий вдох. И начать новый отсчет времени — их общего, одного на двоих.
Переступив порог и захлопнув за собой дверь, отрезая от них весь прочий мир, Богдан притянул Юлю к себе и прижался поцелуем к ее губам — о которых мечтал столько часов и столько лет вспоминал. Ей же и в голову не пришло противиться этому. Слишком сильно ударило куда-то в сердцевину всего ее существа, в одну секунду — едва она услышала стук. Могла ведь не открывать. Или не могла?
Наверное, нет. Отчаянным был соблазн убедиться, что это — он. И что даже сейчас, через столько лет, она — нужна. Юля отчетливо поняла это еще на пляже, когда Богдан взвился и свалил от нее к празднующей толпе. А теперь лишь получила подтверждение. Чересчур яркое, чтобы отказаться от этого.
Полотенце упало к их ногам. Сил держать его не было, когда ей казалось, что сейчас ее обнимает целый мир, и этот самый мир, яркий и цветной, ей и самой нужно попробовать удержать.
Без туфель на каблуках Юлька стала ниже его и вытягивалась вверх, словно бы рвалась ближе. И снова ощутить под ладонями его непослушные, но вместе с тем шелковистые кудри — было непреодолимо большим соблазном. Как она любила их раньше! И оказывается, они совсем не изменились. Такие же густые и мягкие. Остальное изменилось все, а кудри нет.
От этой мысли не хватило дыхания, и она всхлипнула, обвивая его шею руками и пуская глубже в свой рот. Ее всхлип проник в него и прокатился, обжигая, вдоль всего его длинного поджарого тела. Она хотела его так же, как и он ее. Прижав Юлю к стене, Богдан все сильнее впивался в ее губы, а его руки быстро скользили по нежной коже. И отзываясь на его прикосновения крупной дрожью, чувствуя, как сводит мышцы живота, она сама не сознавала, как так выходит, что с ним испытывает то, чего не испытывала никогда и ни с кем в жизни. И тогда, и теперь. Это все она поймет позже, а сейчас ее захватил вихрь, из которого выбраться было уже невозможно. Не сейчас.
Юлины пальцы пробежали вниз, перемещаясь к плечам и рукам, и она вновь поразилась тому, какой он теперь. Прежняя юношеская худоба никуда не делась, но развитость его мускулатуры производила на нее странное впечатление. Ей хотелось чувствовать его. Полностью. Без одежды. И видеть тоже. И теперь она устремилась к пуговицам его рубашки, торопливо освобождая их из петель, подрагивая, путаясь, иногда не попадая, но все-таки прорываясь к телу.
Он отпрянул на миг, затуманенным взглядом взглянув на тонкие пальцы, метавшиеся по его одежде, и снова прильнул губами к ее коже. Теперь целовал Юлину шею, откидывая ее голову назад, кончиком языка обводил контур ключиц, спускаясь к вырезу платья, будившему в его голове яркие фантазии весь вечер. И теперь он, словно в отместку, дразнил сам и блуждал поцелуями вдоль ткани. Сколько это могло длиться? Да черт его знает. Юля отпустила время, как отпустила себя, лишь парой шагов от порога ранее. От ощущений едва ли не сходила с ума. Такой остроты эмоций она не знала. И не подозревала о том, что это возможно. Но это тоже она поймет лишь потом.
В конце концов, покончив с пуговицами, она провела ладонями по его торсу, испытывая странное, неведомое ей прежде наслаждение от касаний, но и этого ей было мало. Самым бесстыжим образом она закинула ногу ему на талию, отчего край ее узкого платья задрался едва ли не до белья.
Шуршание ткани и шумное дыхание обоих — было единственным, что нарушало тишину, отделившую их от реального времени и пространства. В небольшом гостиничном номере, когда его руки скидывали, наконец, с тонкого женского тела больше не нужную одежду, не нашлось места ни прошлому, ни будущему.
У него было достаточно женщин, чтобы понимать, что делать. Но Юлька случилась впервые. Впервые он познавал ее так близко, так открыто. И боясь пропустить малейшее ощущение, он впитывал в себя каждую подробность.
Гладкость кожи внутренней стороны бедра. Маленькие, расходящиеся в стороны груди. Бархатистое родимое пятнышко чуть ниже талии. Темный твердый сосок, который он терзал губами. И горячее влажное естество, в которое Богдан медленно проник пальцами, нащупывая заветные точки, отчего она дрожала все сильнее и вскрикивала, то закрываясь, то, будто бы опомнившись, снова раскрываясь ему навстречу, пока наконец не потеряла голову настолько, что стала насаживаться на него сама, и уже он чувствовал, как напрягаются ее мышцы там, внутри, отвечая на его движения.
Она не звала его по имени, она совсем ничего не произносила в своем блаженном полузабытьи. Ей было очень горячо там, где кожа к коже. И было прохладно там, где повлажневшей спины и ягодиц касалась стена. Ее голос звучал только негромкими стонами, теперь заполнявшими и время, и пространство. А когда она хватала ртом воздух, он отчетливо ощущал — Юля, его Юля на пределе.
Богдан и не нуждался в словах. Ее лицо, отражавшее каждую эмоцию, знакомое и незнакомое одновременно, было близко от его. Не об этом ли он мечтал
