Первая любовь (СИ) - Мари Князева
Маша вздрогнула, потом скривилась:
— Мне нельзя на солнце: кожа слишком белая.
— Если от него прятаться, она так и останется белой навсегда.
— А если не прятаться, то я превращусь в одну сплошную веснушку.
— Мда, тяжело тебе приходится…
Она так тепло на меня посмотрела и так ласково улыбнулась — я сразу вспомнил, что не поздоровался, как самый настоящий грубиян. Но мне отчаянно хотелось коснуться губами ее губ, вместо банального «Привет». Жаль, что это невозможно…
— Мама говорит, мне надо жить в Питере, — продолжала тем временем Манюня.
Во мне все опало:
— Ты туда учиться едешь? На английский…
— Неет, — усмехается. — Кто ж меня туда отпустит? Я в N-ск, под бабушкино крыло.
Это хорошо, все-таки ближе. Хотя 500 км — тоже путь немалый.
Чтобы не терять время зря, я поспешил пригласить ее на речку:
— Купаться-то тебе можно? Мы недолго, загорать не будем…
Зеленые колдовские глазки восторженно загорелись:
— Сейчас у мамы спрошу! — она сорвалась и полетела в дом.
Киря, все это время делавший вид, что нас здесь нет, все так же деловито подхватил игрушку — большой разноцветный самосвал, неловко поднялся и засеменил за старшей сестрой.
Разрешение было благополучно получено, Маруся быстро переоделась в купальник, и мы не спеша, но и не медля отправились на пляж. Пляжем это, конечно, трудно назвать в полной мере: так, полоска твердого рыжего песка длиной метров в двадцать и шириной в три, но в некоторые часы тут не протолкнуться. Вот как сейчас: жара стоит знатная, всем хочется окунуться, чтобы немного остыть. На Маше — желтенький сарафан, довольно короткий, открывающий вид на ее белоснежные стройные ножки, и сквозь него проглядывают полоски черного купальника.
— Я же говорил, что ты малявка, — с ухмылкой заметил я, пока мы шли к речке.
— Чего это?
— На все тебе нужно спрашивать разрешения у мамы. Даже чтоб искупаться.
— И вовсе нет! Просто она просила меня присмотреть за малым, а я, получается, сбегаю…
— А универ? Ты бы хотела в Питер? Или еще куда-нибудь?
Маня пожала плечами:
— Думаю, мне и в N-ске неплохо будет. Наличие там бабушки — только плюс. Родной ведь человек…
— Ты у нее будешь жить?
— Пока да. В универ далековато ездить, но мест в общаге нет…
— Не надо тебе в общагу!
— Мама тоже так говорит. А я думаю, наоборот: там друзья у меня будут, подружки…
— Знаем мы тех подружек…
— Ой! Можно подумать, среди иногородних нет приличных людей.
— Может, и есть, на первом курсе, но к третьему они уже все неприличными становятся. Атмосфера…
— Ты-то откуда знаешь?
— Наслушался.
Она пожала плечами, а потом с любопытством заглянула мне в лицо:
— Ну теперь твоя очередь! Рассказывай! Куда ты сейчас?
— В армию, — выстрелил я привычным ответом.
— Сразу служить? А учиться?
Фыркаю:
— На кого?
— Ну… на спелеолога…
— Маш, очнись, нам не десять лет…
— И что?
— Да то, что за витание в облаках деньги не платят. А у меня семья, мне надо отцу помогать. Он сдает в последнее время. Спина болит, а у нас еще по лавкам четверо. Ну ладно, трое — Федька уже помогает, работает…
Она сникла.
— А после армии что?
— Армия, — выдыхаю.
— Как это?
— Хочу остаться на контракт.
— А вдруг тебе не понравится?
— Я не девочка, чтобы разбирать: нравится-не нравится. Там деньги хорошие платят даже сержантам, а потом, может, и выучусь на офицера…
— И все? — как-то грустно спросила Маша. — Ты хочешь посвятить этому жизнь? Закрыться в военном городке, даже не повидав ничего толком… Глеб, мы же мечтали…
— Это все детское, Маш. Мечты, фантазии. Жизнь — она вот. Надо дом чинить, надо корову покупать, свиней, трактор… А сколько бабок на мелких уходит — это п**дец. Кроссовки каждому купи, рюкзак купи, куртку купи. Хоть бы что-то по наследству передавали — все рвут, изнашивают, засранцы.
Она украдкой бросила взгляд на мои немного порванные пластмассовые шлепки — к слову, батины, своих у меня не водится — но я заметил. В такие минуты меня заливает черное отчаяние, чувствую себя отбросом каким-то. Маша — она такая… как с картинки. Сарафан этот, босоножки… А я — чучело. Как же хочется прилично одеться, чтобы хоть впечатление производить не совсем конченого человека! Хотя бы на нее…
МАША
Я очень сочувствовала Глебу в его страдании по поводу материального положения, но ничем не могла ему помочь. Ну как объяснишь человеку, что не деньгами меряется человек, не шмотками, не понтами? И наплевать мне на изношенные штаны и на рваные шлепки — я же знаю, что он самый добрый, самый бескорыстный парень на свете — и этого более, чем достаточно, чтобы восхищаться им! Стоит только вспомнить, как он отдал мне тогда свои кеды — ни на секунду не засомневался! — и сразу все понятно. Но разве ему докажешь? Сто процентов, решит, что я его просто жалею и утешаю — по лицу видно. Ох, Глебушка, Глебушка!..
Вместо слов я решила взять его за руку — он сначала вздрогнул от неожиданности, но потом прижался крепко своей широкой ладонью и переплел наши пальцы. У меня мурашки по всему телу прокатились, и сразу стало душно. И в животе что-то такое затрепетало, незнакомое. Как будто волнение, только приятное. Хотя чего мне волноваться? Рядом с Глебом я в полной безопасности — это ощущалось на каком-то глубоком внутреннем уровне. Он никогда меня не обидит…
Стоило нам приблизиться к речному берегу, меня тут же окликнул смутно знакомый голос, и перед глазами возникло улыбающееся лицо Дениса под шапкой темных всклокоченных волос. Он был в синих купальных шортах — по виду, новых и модных. Без майки. Худенький, но мышцы заметны. Рельеф, так сказать, имеется. Как будто легкой атлетикой занимается или чем-то в этом роде — я таких юношей по телевизору видела, выступающими на летней олимпиаде.
— Привет! — сверкнул мне персональной улыбкой Денис, а потом внимательно посмотрел на наши с Глебом соединенные руки. Мне сразу стало неловко, я отцепилась от своего старого друга, будто бы поправить платье, и приветливо улыбнулась новому знакомому:
— Здравствуй, Денис. Мир тесен!
— Скорее, Филимоново, — ухмыльнулся он и перевел взгляд на Глеба, как бы приглашая представиться.
— А это Глеб, — сказала я за него. — Мой давний друг. Глеб, это Денис. Мы познакомились в автобусе позавчера.
Глеб протянул руку Денису, но лицо его было мрачным. Он буркнул недовольно:
— Мы знакомы.
Денис же, напротив, сиял, как начищенная медаль.
— Да уж, да
