(не) Только Секс - Уля Ласка
Какого греха?
Того самого… установленного и до сих пор не удаленного.
Проскальзываю в кабинет шефа и скромно присаживаюсь на стул. В последний раз я была здесь полгода назад и, слава богу, по рабочему вопросу, требующему от меня только уточнения. Я смогла уточнить, и начальственный гнев прошел мимо меня. А вот сейчас по какому-то нехорошему блеску в глазах Бориса Григорьевича я понимаю, что мне достанется по полной. В основном потому, что сама так долго не давала повода, и моих слез он прямо-таки заждался.
— Надежда Павловна, ну что ж вы так напряглись? Это всего лишь опоздание, — хитро улыбается он, вытягивая руки вперед и упираясь раскрытыми ладонями в стол. Затем резко поднимается и спустя пару мгновений оказывается у меня за спиной. Тяжелые руки уверенно ложатся на мои плечи, довольно сильно их сжимая, а он склоняется и тихо, но очень четко произносит мне в ухо:
— Вы редко у меня бываете, Наденька. Соскучился, знаете ли…
Это звучит так неприятно и липко, что хочется броситься в уборную и смыть с себя эту вязкую дрянь.
Его руки все еще фиксируют мои плечи, не давая возможности пошевелиться.
— Сколько вы уже с нами? Пятый год? — продолжает он, выпрямляясь. — И вас все устраивает? А ведь дети-то растут и требуют бо́льших расходов… — размышляет он вслух, и мне очень не нравится ход его мыслей. — Сколько им сейчас? — Руки как бы невзначай соскальзывают ниже, к груди.
Дергаюсь, и он возвращает их в прежнюю позицию, коротко и удивленно хмыкая.
— Четырнадцать и пятнадцать, — быстро отвечаю на вопрос, отчаянно желая завершить этот разговор.
— Такие взрослые… Да, Надежда Павловна, определенно, расходы возрастают. Но вы же понимаете, что при правильном поведении я в силах поспособствовать улучшению вашей финансовой ситуации? — Он наконец-то отпускает мои плечи, но почти сразу же засовывает руку под ворот моей блузки и крепко сжимает шею.
— Что вы себе позволяете, Борис Григорьевич?! — громко протестую я, пытаясь вывернуться из его захвата.
— Ну что ты вопишь, дура? — шипит на меня он, отдергивая руку и поспешно возвращаясь на свое место.
Раздраженный прищуренный взгляд, руки, сжатые в кулаки, с грохотом опускаются на стол.
— Знаешь, если бы ты была лет на десять моложе, не такая зачуханная и истеричная, я бы понял твое желание поломаться. Но, Красина, тебе с этим, — брезгливо дергает рукой, указывая на меня, — вообще ничего не светит, так что мое предложение — это чистая благотворительность! — страдальчески завершает он, желая, чтобы я оценила его жертву.
Слезы быстро собираются в уголках глаз. Я не должна плакать. Этот гад только этого и ждет: когда он в «настроении», от него никто не уходит без слез. А еще он ждет, когда я начну доказывать обратное.
Не дождешься, сволочь!
Сжимаю руки в кулаки настолько сильно, что ладони начинает саднить от врезавшихся в них ногтей.
Значит, так, — ехидно усмехается он, — мое предложение действительно в течение суток. После я уже не буду столь щедр и добр, а у тебя дети, Красина, и они хотят есть каждый день, — победный взгляд и скрещенные на груди руки. — Свободна, — сплевывает свою волю.
Не помню, как вылетаю из кабинета этого гада, но сейчас я стою в туалете перед зеркалом и пытаюсь насквозь мокрой салфеткой удержать водопад слез.
Так обидно! Эта работа мне действительно нравилась…
Вариант, предложенный начальником? Да пошел он в задницу!
— Сраный благотворитель! — окончательно промакиваю глаза я и… срываюсь опять, выпуская внутреннюю боль унижения, потому что где-то глубоко внутри согласна со словами, сказанными обо мне.
Как была согласна с мужем, когда он объяснял появление в его жизни новой женщины — легкой, веселой и вдохновляющей, и с мамой, когда она начинала свои рассуждения о моей жизни.
— Е-е-еся-а-а… Спаси меня! — жалобно тяну я, благодаря бога, что взяла с собой телефон.
— Эй, роднулька, ты чего? Забыла, что ты умираешь последней?! А я еще вообще не готова! Сейчас же самый разгар сезона! — бодро отчитывается моя единственная близкая подруга.
— Я помню, — начинаю хихикать сквозь слезы, пошмыгивая носом.
— До завтра продержишься? Или прямо неотложка нужна? — спрашивает она, попутно отдавая какие-то распоряжения.
— Продержусь до обеда, — соглашаюсь я, высчитывая срок истечения суток. Если бы подруга могла раньше, она бы уже была здесь.
— Точно терпит? — уточняет она обеспокоенно.
— Да, Есь, точно, — заверяю я.
— Ну, тогда завтра в двенадцать десять в нашем кафе. Если станет хуже, сразу же звони! — предупреждает она, и мы прощаемся.
Возвращаюсь в кабинет, получаю свою порцию сочувствующих взглядов и откровенно ревнивый — от Леночки.
На автомате дорабатываю день и в таком же отрешенном состоянии добираюсь до дома.
Никого, кроме Тобика, который в нетерпении скачет возле двери, давая понять, что терпит из последних сил.
Спускаемся вниз и бежим наперегонки до площадки выгула, меня опять отпускает, и в течение получаса я просто наслаждаюсь обществом мохнатого белого пушистика.
На подходе к дому слышу оклик соседа и по совместительству дворника.
— Здравствуй, Надежда! — приветствует меня он.
— Добрый вечер, Николай Петрович!
— Я вот что хотел сказать, — мнется, явно не зная, с чего начать. — Хорошая ты баба, но тебе б мужика!
— Николай Петрович, — задыхаюсь я от возмущения.
— Да я не о том, — отмахивается он. — Витька твой — дурень! А ты добрая слишком! Дети и распустились! Лариска с местной шпаной связалась, плохо это! Олежка курить начал, — продолжает он, а
