Татьяна Корсакова - Паутина чужих желаний
– Лешик, ты это слышал? – Амалия смотрела на меня во все глаза, как на диво дивное. – Лешик, я не узнаю нашу тихоню. Что с ней, а?
Лешик наклонился над кроватью, секунду-другую поизучал мое лицо, а потом сообщил:
– Я, конечно, не врач, но думаю, это последствия комы. Мозг долго не получал кислорода, и вот… – Что именно «вот», он не договорил, растерянно развел руками.
– Это не последствия. – Амалия подозрительно сощурилась и покачала головой. – Она ж под кайфом! Ей тут наркотики колют, вот она и беснуется.
– Зачем ей колоть наркотики? – удивился Лешик.
– Ну откуда ж мне знать, зачем?! Может, у нее болит что-нибудь, вот ей и колют.
– У нее болит, – проговорила я вкрадчивым шепотом. – У нее болят только барабанные перепонки от твоих воплей. И если ты сейчас же не успокоишься, я попрошу, чтобы тебе тоже что-нибудь укололи.
– Точно наркотики. – На сей раз мачеха даже не обиделась. – Из нее тут сделают наркоманку, а нам потом ее лечи.
Да, что-то не везет мне с родственниками. Маменька – не подарок, алкоголичка и гулена. Папенька, со слов маменьки, козел и злостный уклонист от алиментов. Отчимы вообще дебилы, все четверо. Мачеха – дура набитая. Друг детства Лешик, кажется, ничего мужик, но я на первые впечатления не особо полагаюсь. Рая вроде бы женщина приличная, но, опять же, на первый взгляд. Есть еще приживалка Севочка, который мне не пойми кем приходится и который владеет искусством оригами. Может, и еще кто есть из числа тех, кого я благополучно позабыла…
Додумать эту мысль до конца мне не дал вошедший в палату доктор. Теперь я уже знала, что зовут его Валентин Иосифович и что мужик он в принципе неплохой, только уж больно въедливый. Толпа посетителей доктора не воодушевила, он нахмурился, сказал строго:
– А это что у нас тут за делегация? Господа, смею вам напомнить, что еще и суток не прошло, как Ева Александровна вышла из комы, больная очень слаба. Вы бы повременили с визитами, хотя бы денек.
Золотые слова! В этот момент я любила доктора горячо и искренне. Мне бы не вступать в пустопорожние разговоры с новоявленной родней, а полежать немного, подумать. Что-то не дает мне окончательно успокоиться, скребется на душе, точно стая голодных кошек.
– А мы уже уходим. – Рая поймала Лешика за рукав, потянула к выходу. – Мы же все понимаем про режим и восстановительный период. – Она выразительно посмотрела сначала на меня, потом на тумбочку с припрятанными в ней блинчиками.
– Всего доброго, Ева. Выздоравливай поскорее, – Лешик улыбнулся и помахал мне рукой.
Мачеха вышла молча. За что ж она меня так не любит-то?
– Устали? – спросил доктор, когда за посетителями захлопнулась дверь.
– Устала. – Я зевнула. – Валентин Иосифович, что это вы мне за успокоительное такое колете? Как-то мне от него нехорошо: в глазах все плывет и мысли путаются.
– Хорошее я вам дал успокоительное, запатентованное, безвредное. – Доктор улыбнулся. – А то, что мысли путаются и в глазах плывет, так немудрено при вашем-то нынешнем состоянии.
– Больше не могу лежать, – пожаловалась я. – Встать хочу.
– Встанете. Вот завтра будут известны результаты предварительных исследований, и встанете. Думаете, Ева Александровна, мне очень интересно с вами тут пререкаться? У меня, знаете ли, других обязанностей хватает.
В том, что у Валентина Иосифовича хватает других обязанностей, я не сомневалась и в спор решила не вступать. Ничего, мы пойдем другим путем.
* * *Поместье у Вятских огромное, раза в три поболе нашего будет. И дом красивый, двухэтажный, с изящными ионическими колоннами и лепниной. Дом, почитай, каждый год штукатурят, оттого он все время кажется по-праздничному нарядным. И тополя вдоль подъездной аллеи аккуратные, с высокими пирамидальными кронами. В начале лета деревья цветут, и аллея становится точно снегом усыпанной. Красиво и солнечно.
А у нас перед домом липы старые, разлапистые, и оттого под ними холодно всегда и сумрачно, как в моей новой комнате. А сам дом раньше тоже был красивый и нарядный. Только, когда у папеньки начались финансовые затруднения, не до красоты стало. Тут суметь бы мадам шубку, по французскому фасону шитую, выправить да Лизи учителя танцев выписать. Потому как без новой шубки мадам в свет выйти не сможет, а без танцев и музицирования образование ее дочки будет неполным.
– Николя, ты только посмотри, какие львы прелестные! – Мадам не сводит глаз с задремавших у лестницы каменных львов. – У Натальи Дмитриевны исключительный вкус. Помнишь, в Санкт-Петербурге мы вот точно таких же видели! Николя, – голос мадам делается мечтательным, – а что, если и нам себе этакую же красоту заказать?
– Зоенька, сердечко мое, – взгляд у папеньки виноватый, а редкие волосы растрепались от ветра, и оттого он выглядит смешным и жалким, – давай повременим со львами. Тебе же известны наши хм… затруднения.
– Затруднения! – Мадам обиженно отворачивается. – У тебя, Николай, вся жизнь – сплошное затруднение. А я, между прочим, не к такому приучена. Если бы не ты, я бы сейчас…
Мадам не успевает договорить, возница Антип с залихватским разбойничьим свистом останавливает лошадей прямо подле одного из львов.
– Приехали, Николай Евгеньевич! – Антип не любит мадам и противится ей, как умеет. Вот и сейчас лошади встали слишком резко, мадам швырнуло сначала вперед, потом назад, на папеньку. А Лизи взвизгнула и больно вцепилась в мою руку. – Я ж говорю, приехали. Что ж вы так-то, не держитеся? – Антип смотрит виновато, но в кустистых усах прячется улыбка. Отчаянный! Знает ведь, что мадам такое не спустит…
И не спустила бы, если б не Ефим Никифорович. Граф Вятский торопливо спускается по лестнице. Он шумный и большой, как медведь. Бурые с проседью лохматые волосы, сросшиеся на переносице брови, усы и бакенбарды грозно топорщатся, длинные руки раскинуты в стороны, а живот колышется от каждого шага.
– Приехали! – Он останавливается у кареты, распахивает дверцу, протягивает руку-лапищу мадам, улыбается широко и радостно, точно только нас и ждал. – Зоя Ивановна, голубушка, а вы все хорошеете! Сейчас ослепну от вашей красоты!
Мадам кокетливо поправляет шляпку, опирается на протянутую руку:
– Ах, Ефим Никифорович, полно вам меня смущать! – А у самой взгляд цепкий и ничуть не смущенный, я же вижу.
– Рад, рад вам несказанно, дорогие мои! – Сколько помню Ефима Никифоровича, он все время такой – громкий, чуть грубоватый и добродушный. Сеня на него похож. – Ой, а барышни какими красавицами стали! – Он подмигивает сначала мне, потом Лизи. – Только зиму их не видел, а уже невесты! Как есть невесты! – В последних словах и во взгляде, вдруг сделавшемся серьезным и внимательным, мне чудится намек. Неужто Ефим Никифорович и в самом деле считает, что мы с Сеней… Нет, не стану думать. Это все мадам со своими глупостями.
