До первого снега - Алиса Гордеева
Стуча зубами, тяну за собой огромный чемодан, как в спину доносится низкий прокуренный голос, очевидно, принадлежащий моему деду:
— Убегать в никуда — это всё, чему смог научить тебя Винсенто? Грош цена такому воспитанию!
Сделав скорее по инерции ещё несколько шагов в сторону такси, останавливаюсь, не находя в себе сил обернуться. И вроде я должна радоваться, что меня нашли, но в старческом голосе улавливаю ничем не замаскированную неприязнь. Мне даже не нужно поворачивать головы, чтобы понять: меня ждёт очередное разочарование.
— Рита? Верно? — голос деда становится всё ближе. Слегка хриплый и неспешный, с местным акцентом — он пугает меня ничуть не меньше аргентинской холодной ночи в кромешном одиночестве.
И всё же, пересилив себя, оборачиваюсь, чтобы тут же пожалеть об этом, а ещё о том, что не успела уехать.
— Анхель Сото? — брезгливо морщу носик, стоит взгляду зацепиться за неопрятного вида старика, что идет навстречу.
Одутловатый, седой дед в заношенной, явно не первой свежести одежде. Хотя и одеждой назвать то старьё, что сейчас на нём, можно с огромной натяжкой. Прежде чёрная, но по прошествии долгих лет непрерывной носки изрядно полинявшая, с белёсыми разводами тёплая куртка на нём расстёгнута, являя миру объёмный живот, прикрытый полосатым в небрежных катышках шерстяным свитером. Бесформенные штаны с огромным количеством карманов растянуты на коленях и местами все в каких-то пятнах. Но самое страшное — его обувь: массивные, на широченной подошве сапоги, цвет которых скрыт под огромным слоем грязи. Весь этот комплект завершает идиотская кепочка, что скрывает старческие пролысины и придает Анхелю убогий вид.
— Винсенто назвал тебя в честь матери — похвально! — тянет старик, улыбаясь, а затем подходит ближе и выхватывает из рук чемодан. — Но лучше бы он научил тебя элементарным нормам поведения, внучка.
Последнее слово Анхель не произносит — выплёвывает. Ему смотреть на меня не менее противно, чем мне на него. Теперь я отлично понимаю отца, что сбежал в своё время от деда, но и ненавижу его ещё сильнее за то, что сослал меня к нему.
— Шевелись, девочка! — бросает Анхель и катит мой чемодан в противоположную от такси сторону.
Сколько ему? Около семидесяти? Для своих лет он весьма шустро и уверенно передвигает ногами, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы его догнать.
— Как вы меня узнали? — кричу в широкую спину деда.
— Хм, — усмехается тот. — Только избалованная и пустоголовая дочь моего дрянного сына могла прилететь зимой в одних шортах. Отсутствие мозгов тебе явно досталось от отца!
Стискиваю зубы, чтобы не ответить на хамство старика тем же, но решаю промолчать. Он неправ: отец научил меня уважать старших.
— Я не учла, что прилечу ночью, — только и бросаю в своё оправдание, но в ответ получаю новую порцию забористого смеха.
— Ты не учла, что прилетишь в Тревелин, девочка!
— Тревелин? — переспрашиваю несмело, в душе надеясь, что речь идёт о пригороде Буэнос-Айреса.
— Тревелин, милая моя, Тревелин! — противно усмехается старикашка, вместо того, чтобы всё объяснить, а затем резко останавливается возле повидавшего виды пикапа, не менее чумазого, чем и его владелец.
Анхель с размаху закидывает мой дорогущий чемодан, стоимостью, явно превышающей цену всей этой колымаги, в грузовой отсек, а сам, не обращая на меня внимания, садится за руль.
— Тебе отдельное приглашение нужно, принцесса? — недовольно бурчит он, переваливаясь массивным телом к пассажирской двери. — Шевелись, Рита! А то и к Рождеству не доедем!
— Куда не доедем? — сдавленно переспрашиваю.
— В Тревелин, Рита, куда ж ещё?
Позабыв про холод, стою, обдуваемая колючим ветром, и мотаю головой.
— Я никуда с вами не поеду! Я хочу домой!
— Теперь твой дом здесь, — чуть мягче отвечает старик, а затем хлопает по затрапезной и однозначно не самой чистой обивке сидения. — Садись. Не дело в таком виде по ночному Буэнос-Айресу разгуливать. А хочешь обратно, так это с Винсенто договаривайся. Я против не буду: головной боли и без тебя хватает.
Во взгляде Анхеля улавливаю что-то очень знакомое: так порой смотрел на меня отец. Да и глаза старика такие же: темно-карие, выразительные, добрые.
— У меня мобильный не работает! — топчусь на одном месте в полной растерянности. И вроде, чувствую, что Анхель меня не обидит, так, поворчит немного. Но в то же время сесть к нему в машину, не решаюсь.
— А у меня его вообще нет, — ухмыляется дед. — Поехали. Из дома позвонишь.
Анхель подмигивает, вновь так сильно напоминая мне отца, а затем отклоняется на водительское место, освобождая пассажирское для меня.
— Оу, куколка, чего грустишь в одиночестве? — внезапно доносится из темноты парковки мерзкое улюлюканье, приправленное не менее гнусным смехом.
И без того страшная, холодная ночь становится просто невыносимой.
Осматриваюсь и замечаю неподалёку компанию молодых людей, неприлично скользящих по мне жадными взглядами. Одеты безвкусно и несуразно, лица — тупые, позы — расслабленно-наглые. Их намёки противны, а смех — тошнотворен.
— Поехали с нами, детка! — перебивает один другого в попытках привлечь моё внимание. — Мы тебя согреем! Жарко станет!
Их голоса бьют по нервам сильнее колючего ветра, пугают гораздо больше чумазой обуви деда. Понимаю: стоит мне остаться здесь одной, и будущее обещает стать мрачным и недолгим. А так, добравшись до дома Анхеля, смогу позвонить отцу и попросить о помощи.
— Далеко ваш чёртов Тревелин? — шмыгаю носом, захлопывая за собой дверь пикапа, и замечаю, как на лице старика расцветает улыбка.
— Очень! Успеем как следует познакомиться, — бормочет Анхель и заводит двигатель. — Сзади плед лежит, возьми! И там ещё пара сэндвичей, если хочешь.
— Я не голодна, спасибо!
Думать о еде мне хочется в последнюю очередь. Сжавшись, осматриваю поистрёпанный салон автомобиля. В отличие от одежды старика, здесь всё пусть и доисторическое, но весьма чистое: нет ни пыли, ни раскиданных вещей. Внутри всё целое, хоть и видно, что очень старое. Но первое впечатление меркнет, стоит драндулету тронуться с места. Впору закрывать уши и кричать «Помогите». Всё стучит, бренчит, двигатель и вовсе в своём рыке доходит
