Чертов ангел (СИ) - Максимовская Инга
— Я овца, а ты лошара, — не в силах справиться с собой, пробухтела я. — Не мог до соседнего балкона потерпеть. Там хоть качок — спортсмен живет. Нет, ты решил мне жизнь испортить. И теперь еще и обзываешься. А я думала ты джентльмен. а ты обычное хамло
- Все, мило побеседовали, — сказал Синоптик и показал на узкий съезд в разрыве между деревьями, ведущий в лесную чащу. — сворачивай.
— Эй, ты что задумал? Предупреждаю, я буду сопротивляться.
— Господи, милый боженька. За что? — простонал ангелок и протянул руку к рулю. Я не успела среагировать, удержать машину на трассе. И откуда столько сил в этом дятле? Он просто дернул на себя баранку, «Запорожец резко вильнул в сторону, прямо под колеса огромной фуре. Раздался рев автомобильного клаксона. Мое сердце затрепыхалось где — то в пятке. Колеса, почувствовав под собой вязкую глину узкоколейки, заскользили. Я хотела орать, сидела с открытым ртом, но звук не шел. Погодский довольно улыбался. Он таки нашел кнопку выключения звука.
Треск. Удар. Меня откинуло назад. Вместе с сиденьем. Я открыла глаза и уставилась на расщепленный ствол дерева. Погодского рядом не было. Огляделась. Он лежал на небольшой поляне и и смотрел в небо.
— Не стал тебя беспокоить. Идти нам далеко. Решил дать тебе время отдохнуть.
— Отдохнуть? — взревела я, чувствуя желание наброситься на козла и растерзать его. — Я была в ноккауте. Слова не могла сказать. Я….Я…Я
— Да, ты права. редкий случай — твое молчание. Я дал отдохнуть себе. Пошли. Тут недалеко. Километров десять по лесу, — прохрипел Антон. Я посмотрела в его глаза и поняла сразу — не дойдет. — Давай только машину замаскируем. Давай, куколка.
«Он не может без меня. Я пока ему нужна, по этому я до сих пор жива. А что будет потом, когда надобность во мне исчезнет?»: думала я, забрасывая останки несчастного» Запорожца» еловыми лапами и прочим мусором, найденным мною. Погодский спал. Тихо — тихо, страшно до мурашеку. Он мне тоже нужен. Я вдруг вспомнила своего отца. Он тоже был вот таким, как этот мерзавец. Мать его ненавидела всю жизнь, говорила так. Но я то все знала и видела. Мама плакала по вечерам, думая, что я не вижу. Сидела с фотокарточкой в руках, рассказывала ему про жизнь и рыдала. Отца убили. И в этом не было ничего странного. Он был каталой, карточным шулером. Просто не повезло. Нарвался на компанию своих же «коллег», которые не стали церемониться с одиночкой и выкинули его из окна квартиры на восьмом этаже. Всю жизнь, сколько я помню, она говорила мне «Держись подальше от таких как твой отец», хоть и любила его безмерно. Одно я знаю — мамуля была счастлива, что в ее жизни был папа. Она умерла, когда мне исполнилось пятнадцать. И все заботы обо мне взяла на себя бабушка.
— Эй, слышь, — позвала я тихо. Говорить не очень — то хотелось. Я упахалась, как комбайнер на покосе, пока этот паразит прохлаждался, развалившись на травке. Надеюсь он нацеплял клещей на свою брутальную задницу. И хоть один из них окажется энцефалитным. Антон не ответил, и я почувствовала, как по моему горбу ползут ледяные мурашки. Села на корточки перед бандосом и приложила пальцы к яремной вене на его шее, пытаясь нащупать пульс. А он красивый, глаз не отвести. Скуластое лицо, покрытое легкой щетиной. Мог бы работать моделью. Если бы не шрамы: один над губой, в форме полумесяца. Другой рассекает бровь, достаточно глубокий. Захотелось, почему — то, провести пальцем по пухлой верхней губе Погодского, а потом лизнуть ее, просто чтобы почувствовать вкус.
— И, как? Насмотрелась? — насмешливый голос вывел меня из отупения. Чего это я? Дура полная. Интересно, как долго я зависала, и как давно он пришел себя? Насмешливые глаза Погодского смотрели без издевки. Да вообще смотрели, как на пустое место, чего уж, и от этого факта мне почему — то стало обидно. Странно. Может у меня так стокгольмский синдром проявляется. Надо будет погуглить, хворь — то, похоже поганая. Меня чуть не убили, а я…
— Что — то ты сдал, брателло, — пропыхтела я, пытаясь справиться с разъезжающеимис на суглинке, ногами. — Я тебе не терминатор, десять километров тащить твою тушу. Все привал.
— Нельзя, — хриплый баритон красавчика прозвучал, как — то не очень уверенно. Ухо мне обожгло горячее дыхание и от этого ноги почему- то стали ватными… Я упахалась, как бессмертный пони, но даже в этом состоянии была уверена — он прав. И решила не соприть. Но показать свое возмущение все же стоило. Сейчас не он мне, а я ему спасаю драгоценную шкуру.
— А что можно? От тебя все время только и слышно это чертово «Нельзя». Кто ты такой, черт тебя побери? Рембо, блин комнатный. Почему я должна бегать по лесам, не пойми с кем, вместо того, чтобы сидеть дома и жалеть себя? Меня жених, между прочим, бросил. Бабушка умерла. Мало мне было бед, так еще ты почему — то именно мой балкон облюбовал, для десантирования. А я есть хочу, и у меня спина уже болит. И в туалет мне надо. Где я тут найду чертов сортир, — на одном дыхании выпалила я, обведя рукой пейзаж. На лес опустилась ночь — темная и непроглядная. Казалось, что из — за каждого куста выглядывает некто не очень радующийся нашему приходу. А может наоборт радующийся, и потирающий жадные лапки в ожидании вкусной Анфиски, вприкуску с жилистым, но питательным Антошей.
- Для вас — везде. — хмыкнул Погодский. — Кустов полно вокруг. Обещаю. я не буду подсматривать.
Я замялась. Организм конечно хотел облегчения, но лезть в темные кусты одной, вот как — то совсем не улыбалось. И он это заметил, гаденыш. Улыбочка такая на наглой морде зазмеилась.
— Потерплю, — вякнула я.
— Да, а я хотел предложить свои услуги. Поддержать, так сказать.
— Обрыбишься, — нет, ну каков подлец?. Интересно, а сам он робот, что — ли. Я бы давно скопытилась от такой потери крови. Может вампир? А что, мне и не так может повезти. Я ж фартовая, как говорил папуля. Что — то часто я его сегодня вспоминаю.
Остаток пути проделали молча. Вот реально. Не проронив ни слова. Утро упало на землю тяжелым душным туманом. Казалось. что мы идем вечность. Ну, как идем? Я, лично уже не чувствовала ног, и переставляла их скорее по инерции. Синоптик дышал нехорошо, все чаще опирался мне на плечо, напоминая рюкзак, который вроде и нести тяжело. И бросить жалко. Теперь я сто процентно была уверена, туристы — дураки. Удовольствиея от прогулки по лесу, с тяжелым мешком за плечами, никогда не казались мне пределом мечтаний. Ну какой кайф, переться по собственной воле в непроглядную глушь? Комары обгладывают до мослов, гитара по жопе бьет, за спиной чертова торба хабара. А, чуть не забыла про котелок, который то и дело отвязывается от гадского рюкзака, и постоянно приходится его искать в траве. Теперь я уверилась в своих предположениях. Лучше праздно валяться где нибудь у моря. Да по фиг, даже у речки вонючки, чем вот это вот все. А вот Шмойлов любил мызгаться по лесам, и с байдаркой сплавляться. И как я не догадалась, еще тогда, что связываю жизнь с придурком? Все же предпосылки к этому были. Хотя бы его туристические изыскания. Странные мысли меня в общем одолевали.
— Эй. Ты чего замолчала? — встревоженно спросил Погодский. — Или у тебя плата в языке какая перегорела?
— Иди ты в пень, — беззлобно ответила я. Просто сил злиться уже не было. Идиотские тапки размокли и теперь шлепали по пяткам противными «дохлыми рыбами», спина превратилась в несгибающуюся доску. Где — то проорал петух. Реально, закукарекал. Я аж присела от неожиданности. Ну, откуда в лесу живому будильнику взяться?
— Пришли, — преддвосхищая мой вопрос прохрипел Синоптик.
— Правда? — спросила я и от радости пустилась в танец, забыв о придурке, смотрящем на меня совершенно ошалевше. Я хотела станцевать зажигательную румбу. Тряся попой и жарко водя бедрами, как нас учили на уроках танцев. Но чертовы тапки выбралии танец за меня. Нижний брейк они выбрали. Потому что я свалилась к ногам раненого гада, словно перезрелая груша уже на втором антраша и забарахталась в жидкой грязи.
