Барбара Хоуэлл - Прогулочки на чужом горбу
Характер этой смерти, которая так и не наступает, описан в книге во всех деталях задолго до упомянутой выше сцены в женском туалете: «мой разгоряченный мозг, охваченный страхом и отвратительным предсмертным звоном, пронизывает последняя судорога жизни». Вы жаждете ее спасения главным образом потому, что знаете — если она умрет или просто почувствует себя немного не в своей тарелке, вас будут терзать еще двумя страницами описания «последних судорог жизни».
Каким-то образом она чувствует это и, понимая, что вы уже выжаты как лимон, поворачивает повествование, оживляя его несколькими вполне читабельными страницами. В аэропорту ее арестовывает полиция, препровождая далее в полицейское управление. И снова в наручниках, теперь уже прикованная к трубе в служебном туалете, она подвергается изнасилованию со стороны сержанта полиции — поляка, и в виде разнообразия получает удовольствие от того, что на сей раз находится в относительно традиционной позе.
Ни разу во всей книге она не жалуется на жестокость мужчин. Наоборот, создается впечатление, что садизм доставляет ей удовольствие.
Роман заканчивается тем, что благодаря заступничеству отца, известного театрального актера и близкого друга губернатора Нью-Джерси, ее освобождают от тюремного заключения. Она обосновывается в Таосе, Нью-Мексико, и занимается рисованием пейзажей («каменных монолитов, объединенных общей духовной отчужденностью… величественных символов моего одиночества»). Но ее жизнь по-прежнему подвергается опасности, так как ей становится известно, что ее приятель-садист, недавно вышедший из тюрьмы, разгуливает на свободе и развлекается тем, что обливает щелочью лица бывших своих подружек, обрекая их на жизнь прокаженных.
В общем, роман стал бестселлером, и Джой загребла около четырехсот тысяч долларов. Клуб «Книга месяца» поставил ее на второе место, был устроен аукцион среди издательств на право массового издания книги, а «Космополитен» напечатал ее в подчищенном и сжатом виде.
Известная киностудия купила права на съемки фильма. Но, само собой, на широкий экран он не вышел, поскольку наиболее интересные места снять было невозможно даже в наши дни, когда в открытую показывают всякие пакости.
Глава вторая
Вероятно, я не вправе приводить здесь описание первых встреч Джой и Скотта, поскольку сама там не присутствовала, но Джой поведала мне о них в таких подробностях, что мне кажется, будто все происходило у меня на глазах. К тому же, имея двадцатилетний опыт общения с Джой и зная, как она умеет очаровывать и отталкивать, я легко могу восполнить пробелы в ее рассказе.
До сих пор не понимаю, зачем я пишу обо всем этом. Может быть, пытаюсь уяснить для себя, какое место Джой занимает в моей жизни, а вернее — почему само существование ее в этом мире приводит меня в такую ярость?
Почему вообще меня это заботит? Почему она так много значит для меня? Ну, прежде всего потому, что так оно и есть. Но что еще более странно и необъяснимо — так же много значит для меня и Мариза, к которой Джой испытывает одно презрение. Пока я не могу ответить на эти вопросы, но, думаю, к концу повествования ответ у меня появится. Вот так же и с натюрмортами. Когда начинаешь, не можешь объяснить, почему именно этот цветок или фрукт хочется нарисовать, но постепенно, готовя фон, понимаешь, в чем причина. Что ищешь, то и находишь.
Я познакомилась с Джой в конце шестидесятых годов, незадолго перед тем переехав в Нью-Йорк из Сен-Луи. Да-да, я со Среднего Запада. Среднезапущенная земля, Библейское Подбрюшье, Питсвилл и так до бесконечности, до тошноты, если послушать моих нью-йоркских друзей. Ох уж эти концертные залы и музеи, старинные парки и вековая аристократия (на самом краешке которой приткнулась моя семья, на протяжении многих поколений занимая в этой среде уважаемое место). Для нью-йоркцев классическим образцом всегда будет вульгарный Нью-Йорк с его многокультурьем и сумасшедшей жизнью. И Бог с ними. Я и сама так полагала, когда приехала сюда. И поныне в какой-то мере согласна с этой точкой зрения в те моменты, когда не хочется думать об уличной преступности и торговцах наркотиками, об избиениях женщин и детей за закрытыми дверями домов и тысячах бездомных по другую сторону этих дверей.
Наше знакомство с Джой началось с разговора у стойки в кофейне расположенного в центре города здания, где мы обе работали. Она принимала посетителей в большом издательстве и носила тогда девичью фамилию — Клер. Моя фамилия была Гиббонс. Мадлен Гиббонс. Я работала художественным редактором в небольшом рекламном агентстве. Возникла какая-то путаница в наших заказах, мы обменялись парой замечаний по этому поводу и вот уже болтали, словно старые приятельницы. Тогда она выглядела почти так же, как сейчас: несколько полновата, круглое очаровательное личико, растрепанные волосы и великолепные руки с красивыми овальными ногтями, которые она ежедневно полировала.
От перерыва у обеих оставалось всего двадцать минут, но за это время она успела окутать меня паутиной имен, дав понять, что все они, словно незыблемая мощная стена, всячески поддерживают и охраняют ее юное дарование.
К моей радости, она пришла и на следующий день, и мы продолжили нашу беседу с того самого места, где остановились накануне. С той поры наши встречи превратились в регулярные.
Я была оглушена водопадом имен актеров, продюсеров и режиссеров, которые ланч за ланчем слетали с ее уст. Узнав, что я интересуюсь живописью и мечтаю стать когда-нибудь настоящим художником, а не прозябать всю жизнь в художественных редакторах, она заявила, что знакома с некоторыми известными личностями в мире искусства. Ротко бывал у них, и отец Джой, пока был жив, пытался отучить его от спиртного и наркотиков. Ее покойная мать приобрела несколько полотен у Лео Кастелли, а сама Джой, проводя однажды зимние каникулы на Сен-Мартен в Карибском море, познакомилась с Джаспером Джонсом. Более того, Джой регулярно встречалась на вечерах с самим Энди Уорхолом.
Каждая история, да нет, каждое слово, произносимое этой девчонкой со вздернутым носиком и блуждающим взглядом золотистых глаз, действовало на меня с гипнотической силой. В моем представлении ее заурядный облик никак не сочетался с блестящей средой, из которой она вышла. Но вот она сидела рядом, примостившись у стойки и лениво ковыряя вилкой рыбный салат в своей тарелке, не подозревая, что ее откровения вызывают целую бурю в моей душе: развесив уши и раскрыв рот, я внимала ее россказням, чувствуя себя при этом все более и более потрясенной, подавленной и смущенной.
