Реймон Кено - Одиль
Так я думал, заходя в кафе Марселя. Приятели заканчивали обед. В этот день они всей компанией отправлялись в Венсен вместе с каким-то субъектом, которого я не знал. Я предоставил им крутить свои делишки и сел. Кроме меня и женщин, больше никого не было. Они болтали, но я их не слушал. Я смотрел на баночку с горчицей, я высчитывал свой объем в пространстве, прикидывая его на скатерти или на старом цилиндре от бутылки красного вина. Одна из женщин, ее звали Манон (именно так), открыла сумочку, начала пудриться, и, не поворачивая головы, спросила меня:
– Ты сегодня видел Одиль?
– Нет, не видел.
– Ее не видно уже два дня.
Я улыбнулся, вспомнив булыжник, и машинально подумал: «Одиль обкрокодилил крокодил».
– Ты что-то знаешь?
Женщины сразу столько всего вообразят.
– Я? Ничего.
Я и вправду ничего не знал, просто этот каламбур показался мне таким глупым!
– Ты втрескался? – спросила женщина Оскара.
– Я что?
– О, не строй из себя невинного младенца.
Я доел камамбер, не отвечая. Две женщины поднялись, они отправлялись на работу в квартал. Третья осталась: это была не Манон (делать нечего, у нее было именно такое имя), и не женщина Оскара. Ее звали Адель. А женщину Оскара звали Алисой. Адель сказала мне:
– Не возражаешь, если я выпью с тобой кофе? Нам подали два кофе. Марсель, хозяин, рассматривал прохожих невидящим взглядом. Официант уселся на край сиденья и принялся писать письмо. У него была жена и трое малышей, они жили в деревне, у его матери, о чем он говорил мне не один раз.
– Ты любишь эту красотку? – спросила Адель.
– Эту что?
– Ну, хватит прикидываться. Я говорю тебе об Одиль.
– Одиль обкрокодилил крокодил, – ответил я.
– Если хочешь, – начала она.
– Понятно, – прервал я и позвал официанта.
– Послушай, – она продолжала гнуть свое, – тебе же никогда не случалось…
– Любовь меня не интересует. Она пожала плечами.
– Все так говорят.
Был третий час. Я вернулся домой продолжить кое-какие вычисления. Около пяти часов мне принесли пневматичку. Англарес приглашал меня на ужин. В тот день я очень хотел бы увидеть Одиль. Цифры сливались на бумаге. Заслышав, как разносят вечерние газеты, я сунул голову под кран, подстриг ногти и вышел из дома. Неуверенным шагом, плохо зная маршрут, я отправился в дорогу. Я сделал крюк, чтобы зайти к Марселю. Двое из нашей компании играли в карты. Они сообщили, что «остальные провернули крутое дельце и теперь гуляют». Я колебался: соглашаться ли мне на приглашение Англареса? Вероятно, с Оскаром я бы лучше повеселился. Но я пошел дальше и к семи часам добрался до площади Республики. Тогда мне пришло в голову, что именно на этой самой площади я увидел С. после своего возвращения из Марокко.
Вечерний аперитив собрал на шесть человек больше, чем дневной. Последовали новые представления. Саксель был слегка пьян. Казалось, он уже не узнает меня. Англарес произнес в мой адрес еще несколько любезных слов. Говорили все о том же знаменитом крокодиле. Его горестно созерцали те, кто не смог полюбоваться им утром. Около восьми часов Англарес сказал мне:
– Я был бы рад, если бы вы сегодня поужинали у меня.
Должно быть, был приготовлен солидный ужин, судя по количеству людей, набившихся в такси, которое мы взяли, чтобы доехать до Бют-Шомон. Кроме Сакселя и верного Вашоля туда еще сел высоколобый молодой человек, а шестым – еще какой-то субъект, который, как мне казалось до сего момента, не обладал никакими очевидными достоинствами. Вся компания, кроме меня, была сильно навеселе, так как члены этой группы враждебно относились к сухому закону (так же, как к вегетарианству и соблюдению целомудрия), – в этом, по моему мнению, они сильно отличались от адептов других сект, о которых я имел представление в то время.
Англарес жил в очень приличном доме, классическом обиталище врачей с периферии. Если снаружи дом выглядел довольно нейтрально, внутри с первых же шагов можно было заметить, что его жилец, должно быть, незаурядный человек. Здесь явно отдавало логовом гадалки или бирманского прорицателя. Мы вошли в просторную комнату, которая одновременно служила столовой, приемной и рабочим кабинетом, если, конечно, здесь кто-нибудь работал. На стенах висели претенциозные картинки. Весь инвентарь, назначение которого я не берусь определить, был аккуратно разложен на дощечках из дерева, вероятно, редкой породы. Конечно, тут имелась и солидная библиотека. Я бегло осмотрел ее, но имена авторов ничего мне не говорили. Англарес предложил нам выпить еще по аперитиву, что послужило поводом для появления двух дам, его жены и любовницы одного из приглашенных, – я не смог сначала определить кого, но меня это почти и не занимало. Мы расселись ввосьмером вокруг стола, Англарес потряс маленьким серебряным колокольчиком, словно кюре перед причастием, и тарелки задвигались, сопровождаемые глубокомысленными комментариями на духовные темы, так как каждый из присутствующих, желая блеснуть, набросился со всеми своими познаниями на своего соседа.
Обед закончился, винные пары рассеялись, и всеобщее внимание обратилось на меня. Я понял, что это собрание в некотором роде должно было стать местом моего чествования или бесчестья, смотря по тому, как, удачно или неудачно, я выберусь из паутины вопросов, которую сплетут эти люди:
– Я всегда презирал математику, – сказал Англарес, – но должен признать, что она приносит некоторую пользу: например, теория вероятностей – в качестве научной базы для астрологии.
– Я никогда не изучал эту проблему, – сказал я, – и никогда не занимался прикладной математикой.
– Математика очень бесчеловечна, – сказала госпожа Англарес.
– Я посвятил ей всю жизнь, – ответил я.
– Не боитесь ли вы стать столь же бесчеловечным?
– Я не забочусь о том, чтобы быть человечным. Две дамы пожали плечами с крайним презрением и принялись шептаться между собой.
– Он человечен, поскольку он – поэт, – сказал доброжелательный Саксель, – а поэт, потому что математик.
– Поэт! Поэт! – воскликнул Англарес, – это легко сказать.
Атмосфера тут же потеплела: «мы хотели бы узнать об этом поподробнее».
Фраза означала приглашение к беседе.
– Это не так-то просто, – сказал я, – и я не знаю, с чего начать, чтобы объяснить вам красоту теории автоморфных функций или даже более простое – конические сечения. Нужно этим заниматься, чтобы что-то заметить, иначе получится пустая болтовня.
Воцарилось молчание: я понял, что перешел на претенциозный тон, но мне уже приходилось поддерживать свою репутацию. Я продолжал:
– Что-то вроде архитектуры, – я колебался, – гармоничной.
