Ева Модильяри - Черный лебедь
Эстер отпила глоток чаю.
– Это уже пятое военное Рождество, – с грустью сказала она.
– И вероятно, последнее, – успокоила Анна.
– Есть повод отпраздновать его, – сказала Эстер, которая из суеверия никогда вперед не загадывала.
– Говорят, что в Белладжо умер Томмазо Маринетти, – объявила Анна.
– Очень жаль, – вздохнула Эстер.
– Надеюсь, он имел возможность разувериться в своей идее целесообразности войны. «Мы хотим воспевать войну, единственную гигиену в мире», – процитировала Анна слова «Манифеста», с которым поэт-футурист предстал перед публикой в далеком 1909 году.
– Я была с ним знакома лично, – сказала Эстер. – Если отбросить его экстремизм, он был крупной личностью.
– И вместе с тем большим болтуном, – резко возразила Анна.
Эстер, которая была ровно на десять лет старше своей подруги, удивлялась ее способности так бурно реагировать на происходящее. И завидовала ей немного. Сама она давно утратила это свойство и со смирением принимала то, что предлагала жизнь.
С любовью хранила она радостное воспоминание о последнем кратком свидании с Себастьяно Бригенти и утешалась им, посвящая себя заботе о детях, которые нуждались в ней, в ее защите, опеке и нежности. Из всех радостей жизни Эстер позволяла себе только две: хорошие книги и общение с немногочисленными подругами, одна из которых – Анна Гризи, бывшая любовница Эдисона, – стала самым близким для нее человеком.
– Что ты будешь делать на Рождество? – спросила Эстер.
Анна засмеялась.
– У нас с Джузеппе фантастическая программа, – ответила она. – Но пока, мне кажется, рано говорить о ней. А ты? – переменила она разговор.
– Ребята поедут в Сен-Мориц с семьей Кривелли, – ответила она. – Эдисон отправится в Цюрих, чтобы переговорить с агентом двух интересных немецких писателей.
Анна вспомнила, что она знает этих двоих, действительно очень способных литераторов, но предпочла не углубляться в эту тему.
– А ты сама? – спросила она.
– Я останусь здесь с моей Джойей,[7] – улыбнулась Эстер.
– С твоей радостью? – не поняла Анна, кого именно та имеет в виду.
– Я говорю о Лоле. Я зову ее Джойя. – Ее взгляд сверкнул, когда она произносила имя младшей дочери.
Но чтобы подруга ничего не заметила, она неожиданно изменила тон:
– Это действительно такая большая тайна, что ты будешь делать на Рождество? – спросила она.
Красивое лицо Анны осветилось радостью. Она помедлила и все же не смогла устоять перед искушением посвятить подругу в свой великий секрет.
– Я выхожу замуж, Эстер. Мы с Джузеппе поженимся, – объявила она трепетно, как девочка. – Мы поедем в Лозанну, и монсеньор Бригенти сочетает нас браком.
Сердце Эстер лихорадочно забилось.
Анна наклонилась к подруге и прошептала ей на ухо:
– Церемония пройдет в узком кругу. Кроме жениха с невестой, только священник и свидетели. И, если хочешь, ты со своей маленькой Лолой.
Эстер неожиданно залилась румянцем. Анна приписала этот неожиданный румянец жаре, исходившей от майоликовой печки. При всей своей богатой фантазии она не могла представить себе истинную причину этого внезапного волнения Эстер.
– Я очень счастлива за тебя, – сказала та, сдерживая рыдание.
И добавила:
– Прости меня за эти слезы. Старея, становишься чересчур сентиментальной, слабеют тормоза.
Анна поспешила успокоить ее.
– Ну, что ты говоришь, – укоризненно сказала она. – Ты молода и очень красива.
– Возможно, была когда-то, – усмехнулась Эстер. – Я хочу сделать тебе свадебный подарок, – вдруг сказала она, поднеся руку к вырезу платья, где была золотая брошка в форме ландыша с лепестками из белого коралла и листьями из зеленого нефрита. – Возьми, – произнесла она, откалывая украшение и протягивая подруге.
– Благодарю тебя, но я не могу принять такой дар, – покачала головой Анна.
– Почему? – удивилась женщина.
– Потому что не хочу лишать тебя такой дорогой и красивой вещи.
Эстер улыбнулась с оттенком горечи.
– Вещи действительно ценные мы с тобой хорошо знаем. А это всего только брошка и больше ничего. Это память, память о моей матери. Я бы никогда ее не продала. Но хочу, чтобы ты знала, что я очень люблю тебя!
И две женщины обнялись на глазах у немногих посетителей, сидевших в этот час за столиками в кафе «Гамбринус».
Выйдя из кафе, Анна и Эстер добрую часть пути прошли вместе. Потом Гризи зашла в редакцию, чтобы отдать свой рассказ, а ее подруга отправилась домой.
Подойдя к своему дому, Эстер увидела Ипполиту Кривелли, поспешно выходившую из подъезда. У дверей она едва не столкнулась с ней. Вид у девушки был какой-то странный, волосы растрепаны.
– Куда ты так спешишь? – спросила ее Эстер.
– О, добрый вечер, синьора Монтальдо, – запоздало поздоровалась Ипполита.
– Ты была у нас? – осведомилась Эстер.
– Да, – ответила та. – Я заходила за Эмилиано, но его дома нет. Я нашла только вашего мужа. – Последние слова она произнесла с некоторой запинкой.
Тень смущения или досады мелькнула на лице девушки.
– Но Эмилиано на спортивной площадке с твоим братом, – напомнила Эстер. – Разве ты не знала?
– Вы уверены, синьора? – пробормотала та. – А впрочем, Эмилиано и вправду должен быть на спортплощадке. Память у меня никуда не годится. Пойду, поищу их там. До свидания, синьора, – попрощалась она и торопливо удалилась.
У Эстер остался в душе неприятный осадок от этой встречи. Не только потому, что Ипполита была предметом сплетен из-за своего чересчур свободного поведения, и Эстер не приветствовала встреч этой уже весьма опытной девушки с чистым наивным Эмилиано. Что-то было в ней такое, что ей совсем не нравилось.
Дома Эстер нашла Эдисона в гостиной. Ее муж с отрешенным видом работал. Пробормотав приветствие, он тут же склонился над толстой рукописью, которую держал на коленях.
Эстер достала из сумочки письмо Полиссены и уже хотела показать его мужу, но вспомнила, что та просила ее держать при себе эту новость, и убрала конверт. Мужу она решила ничего не говорить. Не столько потому, что не хотела создавать ему лишних забот, сколько чтобы наказать его за недавнюю измену.
Апрель 1945 года
Несмотря на ужасную боль в горле и высокую температуру, Анджелина уже решила встать и приняться за свои обычные обязанности, когда почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Только тут она поняла, что по-настоящему больна, а врач, пришедший осмотреть ее, диагностировал сильную ангину.
Врача звали Босси. Это был еще молодой доктор, недавно занявший это место и не пользовавшийся полным доверием Полиссены. Она привыкла к старому доктору Поцци, недавно депортированному в Германию за его антифашистские взгляды. Поцци был очень опытным врачом. Об этом же молодом докторе поговаривали, что он получил диплом не столько за свои знания, сколько за сотрудничество с властями, а с медициной у него отношения сложные. Но как бы то ни было, доктор Босси, элегантный, с важным выражением на лице человек, прописал больной сульфаниламиды – недавно открытое лекарство, которое считалось эффективным против любой инфекции.
