Мария Соареш - Земля любви, земля надежды. Расставания и встречи
Глава 35
Камилия очень не любила визитов мужа к родственникам. Хоть она и познакомилась со старой Мадаленой и та показалась ей симпатичной женщиной, но все же чувствовала: Тони возвращается оттуда в таком настроении, словно он побывал в другой стране. Несмотря на ровность характера и мягкое обращение, которое никогда ему не изменяло, Камилия чувствовала, что он не с ней, не рядом, а где-то далеко-далеко. Она пыталась вернуть его, но он постоянно витал где-то в недоступных ей мирах, и тогда отчаявшаяся Камилия закатывала бешеную сцену ревности. Поначалу средство действовало безотказно, Тони мгновенно возвращался на землю, принимался разубеждать ее, утешать. Однако время шло, и вместо сочувствия у Тони стало возникать раздражение, а потом чувство бессилия и гнев. Но Камилия не могла остановиться, и ни один день не обходился без истерик и сцен.
— Во всем виновата беременность. Все женщины в ее положении нервничают, будь к ней снисходителен, — убеждала зятя Ципора. — Ах, какое это трудное состояние! То тебя тошнит, то страхи мучают, то слезы наворачиваются!
Теща постоянно напоминала Тони о беременности Камилии, надеясь этим пронять зятя. Она не одобряла поведения дочери, но делала все, чтобы поддержать семейный мир. А Тони становился все более отрешенным. Да и что ему было делать? Что бы ли происходило, Камилия непременно закатывала ему сцену ревности. Казалось бы, что могло быть невиннее визита родственников? Нина и Мадалена по приглашению Тони пришли познакомиться с его семьей. Они провели очень приятный вечер. Тони казалось, что Нина сумела найти общий язык с Камилией, а Ципора с Мадаленой. И что же? Камилия нашла тысячу недостатков у родни Тони и вдобавок приревновала Тони к Нине.
Для Тони это было глупостью, равносильной оскорблению. Впервые он всерьез задумался, что же за человек оказался рядом с ним. И выводы, к которым он пришел, были неутешительными: Камилия оказалась недоброй, властной и эгоистичной. Она мечтала об одном: завладеть им и крепко держать, не отпуская ни на шаг. Он не вспомнил ни одного спокойного радостного вечера, ни одной прогулки, которая не была бы отравлена недовольством. Это открытие потрясло Тони. Он стал еще более молчаливым и все больше замыкался в себе. Убегая от скандалов, он старался реже бывать дома, до позднего часа пропадая в мастерской. Работы у него, к сожалению, было маловато. И тогда, неожиданно для себя, он начал лепить Деву Марию с младенцем. Наверное, на эту мысль его навела беременность Камилии. Ребенка он ждал с волнением и сожалел, что Камилия своими истериками нарушает то благоговейное состояние ожидания, которое могло бы их объединить.
Работа захватила его. Может быть, он даже собирался вылепить Камилию, но под его руками возникало совсем другое лицо. С каждым днем изображение становилось все совершеннее, и облик Девы Марии виделся Тони все прекраснее. Он не отдавал себе отчета, что лепит свою земную Марию, не понимал, что давным-давно тоскует по ней.
Когда Тони закончил свою работу, он отошел и залюбовался ею, собственное творение вызвало в его душе благоговение.
С этих пор он стал разговаривать с Девой Марией, поверяя ей свои чаяния и надежды. И это были самые сладостные минуты в его жизни. В эти минуты он жил любовью.
— Может быть, мне имеет смысл делать статуэтки для церквей? — размышлял он, потому что дело с кубками потерпело фиаско. Он остался в должниках у своего тестя, который ссудил ему на кубки деньги, и теперь не знал, чем отдавать долг.
Но и изготовление статуэток было очередной химерой. Он не был известным художником, которому церковный староста мог бы сделать заказ, не был и поставщиком какого-либо магазина церковной утвари. На то, чтобы им стать, требовалось немалое время, а это значило, что он снова будет вынужден жить за счет своего тестя, чувствовать себя ущербным и терпеть истерики Камилии. Что бы ни придумывал Тони, все оборачивалось для него порочным кругом, из которого он не видел выхода.
Эзекиел был не меньше Тони озабочен отсутствием у зятя доходов. Мужчина должен зарабатывать приличные деньги и прилично содержать семью, иначе что это за мужчина? Мысль о том, что его дочь выбрала себе в спутники такое ничтожество, печалила старого Эзекиела. Он считал, что его долг все-таки сделать из этой размазни человека.
После того как в части мастерской он открыл еще один маленький магазинчик, для которого стала шить Соледад, а продавать сшитую одежду стал ее муж Маноло, торговля у Эзекиела пошла куда более бойко. Если человек крутится, то у него все получается. Таково было твердое убеждение Эзекиела. Зять его раздражал отсутствием инициативы. Вот Эзекиелу инициативы было не занимать! Для начала он стал обходить своих приятелей, заходил то к одному, то к другому, и каждого спрашивал, нет ли у них какой-нибудь «художественной» работы для его зятя.
Старые евреи сочувственно покачивали головами, — ох, как они понимали Эзекиела! — но помочь ничем не могли. Один из них торговал обувью, так какую тут предложишь художественность? Другой — овощами, и тут товар говорил сам за себя. А третий развозил воду на тележке, и разные художества выделывал его ослик, так что и тут помощники не требовались.
— Пойди к нашему реббе, Эзекиел, — советовали они ему в один голос. — Если и он тебе ничего не подскажет, то придется тебе самому содержать твоего зятя и твоих внуков, потому что счастье дочери и ее детей превыше всего!
Эзекиел и сам так думал: счастье дочери было для него превыше всего. Навестив еще двух-трех приятелей, он отправился к раввину. И раввин — мудрый из мудрейших — разрешил проблему Эзекиела.
— Почему бы, — спросил он, — твоему зятю не заняться надгробными плитами? Я думаю, что это высокохудожественное занятие принесет ему приличный доход, и он станет очень уважаемым человеком.
Эзекиел чуть не прослезился от радости. Как он сам до этого не додумался? Такое достойное и почтенное занятие! Он поблагодарил раввина сто раз, а когда шел домой, то был счастлив радостью своих домашних, которые обрадуются так же, как он, найденному выходу.
Глаза Эзекиела сияли, когда он сообщил Тони о представившейся ему возможности.
— Ты только подумай, как тебя будут все уважать! — заключил он свой панегирик предлагаемой профессии.
Тони посмотрел на него с изумлением.
— Но я вовсе не хочу заниматься надгробиями, — сообщил он. — Это дело мне не по душе.
— А что тебе по душе? Умирать от голода? И морить голодом жену и детей? — кротким голосом поинтересовался Эзекиел.
Тони вспыхнул.
— Мне кажется, не стоит попрекать меня куском хлеба, — заявил он. — Я ушел из вашего дома и не собирался в него возвращаться.
