Татьяна Туринская - Идолопоклонница
Пока Женя горячо произносила свой монолог, своеобразную анти-оду одиночеству, а за одно и безвредному, в сущности, празднику, Лариса молча смотрела на подругу испуганными глазами. Шок. Господи, и как она могла быть столь бестактной?! Лишь через несколько мгновений Сычева почувствовала, что снова может говорить.
— Жень… Господи, я даже не догадывалась, как тебе больно!
Женя скривилась. Ах, зачем она разоткровенничалась? Разве счастливая Лариска сумеет ее понять? Да даже если и сумеет, разве она сможет избавить ее от хронического одиночества? Нет, нет, и еще раз нет. Тогда зачем это? Зачем она нагружает подругу своими проблемами? Разве Лариска ей что-то должна? Да нет же, нет, ничего не должна! Никто никому ничего не должен. И Женя ведь совершенно искренне рада за подругу, и тени зависти не испытывала к ее счастью! Нет, неправда, еще как испытывала! Но — только белую, исключительно белую зависть! Разве это преступление — хотеть быть такой же счастливой, как лучшая подруга?! И почему-то от того, что Лариска нынче была такая счастливая, ее сочувствие казалось Жене просто невыносимым. Ну зачем, зачем она так разоткровенничалась?!
— Ой, Лар, только не надо меня утешать, ладно? Это сильно утрированно. И вообще, это в прошлом. Говорю же — я выздоровела. У меня теперь все будет нормально…
Однако любому человеку, одаренному хотя бы капелькой интеллекта, по ее голосу было бы понятно, что даже сама она в свои слова не очень-то и верила.
— Жень, а давай на новый год к нам, а? — оживилась Лариса. Впрочем, сразу чувствовалось, что эта идея пришла ей в голову буквально только что, сугубо из сочувствия к несчастной подруге. — Вернее, с нами? Потому что мы будем не дома. Понимаешь, у меня свекруха тридцать первого именинница, у них традиция отмечать под вечер, когда нормальные люди старый год провожают. Ну, я так понимаю, эта традиция у них сложилась сугубо из соображений экономии, и тем не менее не мне ее менять. Как говорят, в чужой монастырь… Давай с нами, а? Там, правда, ночевать будет негде, но мы такси вызовем, а? Заодно и мы тоже домой свалим — откровенно говоря, не слишком много радости проводить новый год в компании чужих родителей.
Женя вздохнула. Ну вот и дожилась, ее из жалости приглашают встречать новый год с чужими людьми, с пенсионерами.
— Нет, Лар, спасибо. Говорю же — все в прошлом. Все будет нормально.
— Так ты же и с первым рассталась, и со вторым, какое же нормально? — возмутилась Лариска. — Опять одна будешь сидеть и рыдать под 'Иронию судьбы'?
Женя улыбнулась и успокаивающе похлопала подругу по чуть отекшей руке:
— Да нет, Лар, не волнуйся ты за меня! На сей раз я не буду одна. У нас на работе собирается компания таких вот неприкаянных одиночек. Так что в праздник будем одиночками прикаянными, не переживай. И хватит об этом, ладно? Тебе сейчас вообще волноваться вредно. Ты лучше о ребенке подумай!
Лариса вспомнила про живот и тут же принялась ласково его поглаживать. Улыбнулась счастливо:
— А я и так только о нем и думаю. Ох, скорей бы уже! Так хочется на руках его подержать, грудью покормить. Вот только рожать ужасно боюсь…
Сглотнув комок боли и улыбнувшись через силу, Женя ободрила ее:
— Не бойся, это не самое страшное. Все будет нормально, Лар, не волнуйся. Все будет нормально. И зови уже своего законного, ишь, деликатный какой! Это ты его так приучила?
Светясь от счастья, Лариса ответила:
— Нет, это он сам! Он у меня такой…
А Антон в этот вечер так и не приехал. Позвонил только, извинился за отсутствие. А Жене почему-то вдруг стало так обидно. Ведь такие надежды питала на этот вечер! Так надеялась, что хозяева догадаются включить музыку, и они с Антоном снова будут танцевать. И она опять словно бы забудет о собственных неприятностях, и снова будет так уютно плыть под музыку в надежных объятиях. Почему-то последнее время Жене в голову все чаще приходила мысль, что так и есть, что Антон — именно тот, которого она и должна была повстречать на жизненном пути. А вдруг и правда именно он ее суженый? Ведь должна же и у нее где-то быть вторая половинка, ведь у каждого она должна быть! Тогда кто? Кто именно? Женя уже поняла, что это не Городинский. Тогда кто? Из тех, кто рядом, это может быть только Антон. А она, погрязшая в нелепой любви к идолу и в воспоминаниях об осени и кленовых листьях, просто не обратила на него внимания, не заметила. Прошла мимо…
Глава 21
А коварный новый год подбирался все ближе и ближе. Эх, если бы только Лариска знала, что в Женькин монолог уместилась лишь малая толика ее ненависти к этому празднику, ее боли и тоски от одиночества, она наверняка бы настояла на том, чтобы Женя отмечала праздник в их теплой компании. Уж лучше с чужими пенсионерами, лишь бы не в одиночестве. Ведь ни о какой компании неприкаянных одиночек не шло и речи — Женя выдумала это только для того, чтобы избавить себя от искренней, но такой невыносимой Ларискиной жалости.
Новый год, проклятый новый год… С каких же пор он стал проклятым? Ведь когда-то и Женька, как все остальное человечество, очень даже любила этот праздник. Когда была еще молода не только телом, но и душою. Когда еще не знала всей боли предательства, когда не прочувствовала еще на собственной шкуре потери любимого, хоть и нерожденного еще существа. Ах, как наивна и легкомысленна она тогда была! С какой готовностью верила в сказку!
А потом… Сколько новогодних праздников было потом? Женя не могла подсчитать. Потому что не сразу стала так одинока, как оказалась сейчас. Потому что сначала рядом была мама, и нужно было искать компанию, где можно было бы отдохнуть от нее, вечно недовольной. Потом напроситься в компанию становилось все сложнее, потому что Женя была одна, и никто не желал видеть ее пресную физиономию за праздничным столом. А еще больше не хотели рисковать собственным счастье. И не только за собственных кавалеров опасались. Раз в народе поговаривают, что несчастье заразно, значит, недаром говорят, значит есть что-то такое, и значит, проявить искреннее сочувствие и участие в судьбе обделенного счастьем человека равнозначно тому, чтобы собственными руками поставить под угрозу собственное же благополучие.
Много, увы, много зим пролетело, много новогодних ночей довелось прореветь наедине с самой собой. До обидного много как для двадцатисемилетнего человека. Вот и этот год ничем, кроме цифрового обозначения, не отличался от предыдущих. Потому что и его Женя будет встречать в гордом одиночестве. Да вот только в гордом ли? Это ведь всего лишь фраза. А на самом деле ее одиночество совсем не гордое. Оно слезливое и сопливое до неприличия. Потому что праздничный макияж она из года в год накладывает сугубо на всякий случай, как будто к ней кто-то может зайти в гости, или наоборот, ее саму могут пригласить в последнюю минуту. И уже к одиннадцати часам вечера этот макияж непременно бывает неисправимо испорчен, потому что такого потока слез, такого слезотечения не выдержит даже самая стойкая тушь — если и не потечет, то уж как минимум ресницы собьются в кучку, наверное, опасаясь оказаться в таком же одиночестве, как и их хозяйка…