Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна

Я снова остаюсь одна, и использую это время, чтобы хоть немного привести себя в порядок — как минимум стоит расчесать волосы.

Но едва тянусь к тумбочке, дверь в палату снова открывается и на пороге появляется человек, приход которого мне мог присниться разве что в кошмарных снах.

— Зачем ты пришел? — ощетиниваюсь я в мгновение.

Я вся вжимаюсь в спинку кровати, потому что от этого человека мне инстинктивно хочется держаться подальше.

— Татьяна рассказала мне о том, что ты отказываешься подписать документы на квартиру, — говорит Толик, а его губы чуть растягивают в полуухмылке, — я предложил ей поговорить с тобой лично, и она, разумеется, согласилась.

— Не подходи! — мгновенно реагирую я его на его попытку подойти ближе, — стой где стоишь или я заору на все отделение!

— И тогда сюда сбежится все это отделение, — ничуть не испугавшись моей угрозы, отвечает Толик, делая еще шаг в мою сторону, — и когда спросят, что произошло, что ты им скажешь? Что твой отчим пришел тебя навестить, но ты настолько с ним не ладишь, что истерично орешь лишь от его вида?

— Хотя бы это!

При виде этого мерзкого лица, у меня внутри все холодеет. Вот что называется «кровь стынет в жилах».

Толик снова делает шаг в мою сторону, от чего я инстинктивно отодвигаюсь на край койки. Он облокачивается руками на стул и чуть наклоняясь, въедаясь в меня своими рыбьими глазами, говорит:

— Мне нужна твоя подпись. Только и всего.

— Я уже сказала, что ничего не подпишу, — отвечаю, и внутренне сотрясаюсь над своим дрожащим, как осиновый лист, голосом.

— Кажется, ты не поняла, — не сдается он, но я не хочу его слушать.

— Я все сказала! Ты смог каким-то невероятным образом затуманить разум моей матери, но я в своем уме! Прекрасно знаю, что ты за человек, и никогда не дам согласия на очевидную махинацию! Это моя квартира! И тебе она пусть даже не снится!

Настроение Толика меняется в секунду. Его омерзительное лицо выглядит еще противнее, ноздри раздуваются, как у взбешенного быка. Он резко отталкивает стул со своего пути и в ту же секунду, опирается коленом на койку и вцепляется в мои плечи до боли сдавливая пальцы. Руку в том месте, где была поставлена капельница начинает безбожно жечь, когда я, в ужасе пытаюсь отцепить от себя взбесившегося зверя. Будто почуяв, что я собираюсь кричать, Толик заваливает меня на подушки и зажимает своей безразмерной ладонью рот, а второй рукой сдавливает горло с такой силой, что при всем желании орать, у меня не получилось бы выдать ничего, кроме хрипов.

— Ты подпишешь! — шипит он, давя сильнее, затем окидывает меня взглядом, от которого душа леденеет, губы его растягиваются в мерзкую ухмылку, — что ты с собой сделала? — тянет он голосом, что звучит так же, как в тот вечер, — не осталось ничего… Помнишь тот вечер? — ладонь, сжимавшая горло, двинулась вниз, и вместе с тем дала мне доступ к спасительному кислороду.

Едва всплыл в памяти тот вечер, во мне словно взорвался вулкан. Я начала вырываться, брыкаться, вцепилась в его лицо и диранула ногтями, что есть мочи. Толик взвыл раненым зверем и на мгновение отпрянул, дав мне всего пару секунд, чтобы соскочить с кровати и из последних сил заорать «помогите». Только я не смогла, сдалась и не произнесла ни звука. Что я скажу? Как объясню? Кем меня посчитают? А если мама придет и скажет, что так уже было, что я все выдумала, то как я буду выглядеть в глазах отца, которого непременно вызовут, врачей и медсестер?

— Боишься? — выплевывает Толик, уловив мое смятение.

— Я расскажу… — бормочу едва слышно, сама не веря своим же словам.

— Ты просто маленькая дрянь! — хохочет Толик, обходя кровать стороной, — вертела передо мной своей задницей, а потом пыталась выставить насильником? Только твоя мать тебе не поверила, и другие не поверят!

— Не подходи! — предупреждаю, отступая к окну.

— Или что? — насмехается Толик, — закричишь? — по мере его приближения, я понимаю, что он совершенно неадекватен. Его выдает сумасшедший, пустой взгляд с поволокой.

Он загнал меня в ловушку. Дальше — только в окно, и клянусь, я готова прыгнуть не раздумывая. Не успеваю среагировать, когда он делает резкий рывок и наваливается на меня всем своим весом, оттесняя к стене, о которую намеренно с силой прикладывает головой. Глухой, ощутимый удар лишает ориентации — кажется, что в голове взорвалась петарда, перед глазами все плывет, в ушах шумит. Но я не чувствую вес Толика. Сползаю по стене и трясу головой, пытаясь разогнать накатившее ощущение белого шума.

В палату сбегается куча народа. Ко мне подскакивает незнакомая медсестра и что-то спрашивает, а я ее хоть и слышу, но из-за шипения, похожего на помехи в старом телевизоре, звучащего где-то глубоко в ушах, никак не могу понять. Вижу, как передо мной на колени опускается Марк, заглядывает в лицо и тоже что-то произносит, и тут последняя нитка, что держала мои нервы, обрывается.

Просыпаюсь на больничной койке и не сразу понимаю где нахожусь. Это не моя палата — кровать всего одна, комната немного меньше, но при этом выглядит более современно. Мне требуется пара минут, чтобы вспомнить то ли сон, то ли реальные события, но к моему ужасу, все действительно случилось. К одной моей руке подключена очередная капельница, на другую под сетку наложен толстый слой ваты — вероятно компресс.

— Перестань на меня орать! Я же подумать не могла, что она говорит правду! — доносится из-за двери голос мамы.

Ох, неужели она пришла защищать своего муженька?

— Где твоя голова, Таня? — звучит папин голос, и, пожалуй, таким рассерженным я его не припомню никогда, — как ты могла повестись на этого своего… — голос папы обрывается, видимо, потому что в его лексиконе нет подходящих слов.

Так значит, папа теперь в курсе?

— Я думала, это просто подростковая ревность…

— Ты, очевидно, вообще не думала! Мало того, что притащила в дом к дочери чужого мужика, так еще когда Вера тебе рассказала о произошедшем, обвинила ее во вранье! Что с тобой произошло, Таня? Я не узнаю свою жену!

— Бывшую!

— Ты отвернулась от своей дочери! Ты ее променяла на…на… Я даже сказать не могу на кого! — сокрушался папа, — ты рехнулась что ли?

Да, разгром невероятный. И это папа еще про квартиру не знает!

— И еще хотела на него квартиру переписать! Которую я дочери на все свои деньги взял! Я же родительский дом продал ради Веры! А ты что хотела сделать? Лишить ее жилья? Еще и за моей спиной! Знала ведь, что я не допущу, и тебя вместе с этим Толей быстро спущу с небес на землю! Мать называется!

— А ты тоже хорош! — переходит в наступление мама, — дочь до сорока трех килограмм дошла, таблеток наглоталась, а ты и не видел!

— Ты на меня разговор не переводи! Или еще раз напомнить почему наша дочь со мной жить стала и дошла до сорока трех килограмм?

Они оба вдруг резко замолкают, и почти сразу же в палату заходит Марк, тихо прикрывая дверь, из-за которой вновь начинают доносится голоса родителей, хотя и немного тише прежнего.

— Ты проснулась, — констатирует он. Подходит, садится на край кровати и берет мою ладонь в свою руку, — как ты себя чувствуешь? Давай помогу, — Марк подходит и слегка приподнимает мои подушки, чтобы я могла принять полулежащее положение.

— Как морковка, пропущенная через терку, — признаюсь я.

Начинаю чувствовать, как ноет рука под компрессом, как пульсирует голова, и как сводит желудок в тошнотворных позывах.

— Они там… — киваю в сторону двери, не договаривая.

— Они немного спорят, — предельно корректно отвечает Марк.

— Прямо в коридоре?

— Нет, там комната, относящаяся к палате, — поясняет Марк.

— Меня тошнит, — тяну я, морщась от резких позывов.

— Это из-за сотрясения, — отвечает Марк, протягивает руку и касается моего лба, а я неожиданно с трудом ощущаю его прикосновение.

Тянусь той рукой, что с компрессом, к голове и обнаруживаю плотную повязку.

— Эта сволочь приложила тебя к стене и разбила голову, — поясняет Марк, — а иголка проколола вену и образовалась сильная гематома. Выглядеть будет плохо, но она не опасна — добавляет он, кивая на мою руку с компрессом.