Девочка, которую нельзя. Книга 2 - Стася Андриевская
— Пока не высовывайся особо, — сразу предупредил Игнат, — нужно оглядеться, убедиться, что всё действительно спокойно.
А я и не собиралась высовываться. Какая-то смутная опасочка всё равно осталась, словно въелась на подкорку за последние четыре года жизни.
После того безумного случая в избушке, когда меня словно сорвало, словно что-то свыше приказало мне — действуй! — я внезапно успокоилась. Сейчас даже смешно было вспоминать ту дурость и больше того, пришёл новый страх, страх «наоборот» — а вдруг сработает? И как-то вдруг оказалось, что я морально не готова становиться матерью, а Игнат, как обычно, был на тысячу процентов прав, говоря, что для детей пока не время.
Кстати, он был теперь сам на себя не похож — болтлив, улыбчив, неформален. Его хмурость и недоверие к жизни, больше похожее на хроническое ожидание удара из-за угла, вдруг отступило. Теперь это был обычный несерьёзный мужик. Удобный мужик. Мужик, послушно привязанный к ноге. И хотя временами это напрягало, и я скучала по своему молчаливо-суровому Крокодилу — сейчас этот Игнат был именно тем, что позволяло моему сердцу наконец-то забиться ровно. Без тревог и ожиданий беды. Не считая, конечно, возможных последствий своей дебильной выходки со спермой.
На шестой день нашей новой, городской жизни я жарила сырники к завтраку, когда в кухню вошёл Игнат. Встал у холодильника, изучая меня пристальным взглядом, от которого даже запекло спину.
— Чего? — обернулась я.
Он как-то по-особенному мечтательно качнул головой: «ничего», а я вспыхнула и разулыбалась — в его взгляде было столько неприкрытого любования, сколько я ещё ни разу не замечала в этих внимательных, строгих глазах. Он словно признавался мне взглядом в любви, и от этого стало вдруг так волнительно, что, вместо того чтобы замереть и насладиться, я глупо засуетилась, задурачилась. Виляя задницей, попятилась на него, поелозила спиной по его груди, держа перепачканные мукой руки перед собой.
— Пёрышки чешутся!
Игнат не рассмеялся, только опустил руку мне на шею, ласково запрокидывая голову, заставляя смотреть ему в глаза. Пристально и глубоко заглядывая в мои.
— Чешутся, значит, растут.
— Пфф! Чешутся, значит помыться надо! — со смехом парировала я, невольно залипая взглядом на его губах.
Они улыбались — спокойно и тепло, но от этой улыбки отчего-то вдруг засосало под ложечкой, словно я уловила ледяной сквозняк из той недавней жизни, где ожидание плохого — это норма. Смех сам собою иссяк.
— А ты куда? — развернулась к Игнату, со смутным волнением вглядываясь в его лицо.
— В магазин, куда ещё. Сырники без крем-брюле — деньги на ветер!
— Я с тобой! Сейчас я только эту партию дожарю, и… — я засуетилась, роняя посуду, рассыпая сахар. — Сейчас!
Игнат подошёл сзади, обнял.
— Не кипеши, я через десять минут вернусь. Поедим, потом нормально погуляем. Так что жарь свои сырники, птица Феня. Они, вон, дымятся уже! — Зарылся лицом в волосы, шумно втянул их запах. — И береги пёрышки. Это главное.
И ушёл.
Я проводила его взглядом из окна — широкую любимую спину и уверенную походку и, мимолётно отметив про себя, что он, негодяй этакий, даже не обернулся махнуть мне по обыкновению рукой, вернулась к плите.
Минут через десять в прихожке действительно послышалась возня и я, на ходу снимая передник, поспешила встречать.
— Ты по секундомеру что ли… — и осеклась на полуслове.
Их было трое — незнакомых мне мужика с каменными лицами. Я замерла на долю секунды, и тут же рванула назад, в кухню.
Но цепкий захват поперёк живота, за горло и ноги, тряпка на лицо…
Где-то на краю сознания вспыхнула мысль, что раз я не вырубилась сразу, значит, это не хлороформ — скорее эфир или что-то в этом роде. А значит, у меня ещё есть время чтобы бороться. И я брыкалась, как сумасшедшая, но их было трое, и они точно знали, что делают.
Глава 29
О том, как силы кончились я помнила очень смутно — эфир наконец подействовал, и я обмякла, уплывая и умственно, и физически в анабиоз. Последним из воспоминаний стала инъекция, наверное, снотворное… И вот я здесь — сама не знаю где.
Подвал, но не сырой, не холодный, не душный и вообще не похожий на пыточную. Просто комната без окон. Меня не били, не насиловали. Наоборот, даже зашёл какой-то человек и измерил мне артериальное давление.
— Вот, — поставил он на стол бутылку минералки, — чаще пей, если не хочешь, чтобы почки после наркоза отказали.
Да что там вода, мне даже еду принесли — бульон с хлебом. Впрочем, ни к тому, ни к другому я, естественно, не притронулась. Туалет здесь же, на ведро.
Через какое-то время пришли два мужика. Они задавали разные вопросы, по большей мере в шутливо-ироничном тоне: нравится ли мне здесь, не хочу ли я поскорее отсюда выбраться, не боюсь ли я что их терпение кончится, и они заговорят со мной по-другому… А я всё равно упрямо молчала. И сказать, что я боялась — это не сказать ничего.
Конечно, были догадки, где нахожусь. Даже уверенность. Игнат ведь понятно и подробно рассказывал кто такие Жагровские и чего от них ждать. Поэтому я и ждала: во-первых, появления самих Жагровских, а во-вторых — Игната.
Нет, наоборот. Сначала Игнат, а потом уже хоть все черти вместе взятые — Игнату они нипочём. Он меня вытащит. Обязательно.
А потом меня раздели. Я отбивалась так отчаянно, что двух мужиков не хватило и прибежали ещё двое. Вчетвером быстро справились, молодцы.
Страх, безысходность и горькая беспомощность — вот что я тогда чувствовала. Где Игнат? Что с ним? То, что я здесь — это потому, что он меня пока ещё не нашёл… или его самого больше нет? От этих мыслей я впадала в отчаяние и апатию. И говорить со мной становилось совсем уж бесполезно.
Словом, я готовилась к худшему, но, раздев, мне лишь провели тщательный осмотр тела. Этим занимался тот самый мужик, что измерял давление и советовал больше пить. И он очень заинтересовался моим крылом. Разглядывал, ощупывал, расспрашивал. Я молчала. Тогда он позвал ещё кого-то, и они разглядывали вдвоём. Исследовали каждый миллиметр, то и дело переходя от перьев к розе на плече.
— Это явно давние рубцы, — исследуя шрамы под татухой, заключил один из них. — Минимум лет
