До первого снега - Алиса Гордеева
— Сильвия, — о чем-то явно вспоминая, бормочет Толедо. Понимание, что я не шучу, медленно, но верно доходит до его сознания, а ярость в глазах сменяется неподдельным беспокойством: мы оба знаем, на что способна эта дрянь.
— Разошлись все! Живо! — командует Дани, поднимаясь на ноги. — Цирк окончен!
Спорить с Толедо — неблагодарное занятие. А потому уже через минуту мы остаемся втроем: я, Дани и Марс.
— Мы найдем ее, Вик, — тяжелое дыхание выдает парня с головой: он напуган не меньше моего. Смотрит по сторонам, жадно выискивая силуэт Морено среди выпускников и гостей праздника, вот только напрасно. Риты нигде нет.
— Найдем, — повторяет Толедо. — Сами найдем! Анхеля не впутывай!
— Боишься репутацию свою подмочить?
— Дурак ты, Сальваторе! Хочешь, чтобы старика удар хватил?
— Нет, конечно, — качаю головой. Меня раздирает сказать, что Толедо слишком поздно вспомнил об Анхеле, но вдалеке, возле леса, замечаю компанию с виду незнакомых парней, подозрительно озирающихся по сторонам. Возможно, они просто баловались сигаретами или травкой, но внутри что-то нехорошо так екает.
— Предлагаю разделиться, — хватаю Толедо за руку. — На тебе территория возле костра и танцпол, я с Марсом осмотрю лес.
— Лес? Что ей делать в лесу, Сальваторе? — парень скидывает мою руку. — А хотя, иди куда хочешь!
Выискивая Морено взглядом, Дани срывается с места и первым делом спешит к костру. Мы же с Марсом шагаем в темноту.
— Помнишь, как вчера, Марс? По следам? За ней? — мне до безумия страшно идти вперед. Я боюсь, что выбрал верное направление.
Под ногами хрустят ветки и сухая листва. В руках небольшой фонарь, что всегда валяется в походном рюкзаке и поводок. Огромные деревья, в темноте так неистово напоминающие неземных монстров, упорно тормозят нас своими раскидистыми ветками. Впереди кромешная тьма и тишина. Наверно, Толедо был прав: Рите нечего здесь делать. Но Марс упорно тащит меня вперед, печально поскуливая.
— Рита! — кричу, на секунду остановившись. — Морено!
Впереди овраг. Неглубокий, но в ночи кажущийся бесконечным. По весне талые воды спешат по нему к озеру. Нужно иметь напрочь отбитые мозги, чтобы спуститься туда по доброй воле, а потому уверен, что Морено здесь нет и никогда не было. Тишина в ответ на мой крик лишь подтверждает догадку и немного успокаивает сердце.
И все же продолжаю ее звать, светя фонарем в разные стороны, а потом выдыхаю. Я ошибся! Здесь, кроме меня и Марса, нет больше никого!
— Пошли, — тяну пса в сторону выхода из леса, но тот упрямо сопротивляется, жалобно скуля возле оврага. — Морено чокнутая, но не настолько! Наверняка Толедо ее уже нашел! Ну же, пойдем!
Но переспорить Марса порой невозможно, а потому, проклиная собачье упрямство, делаю шаг вниз, в овраг, и тут же наступаю на что мягкое. Свет фонаря интуитивно устремляется под ноги, а я, зажав рот, начинаю выть подобно псу.
Там, под моими ботинками, вперемешку со старыми ветками, листьями и грязью небрежно раскиданы шелковистые белокурые пряди волос, которые я готов узнать из миллиона подобных.
— Рита! — мой голос срывается от щемящей боли в груди. Мне страшно даже представить, что сейчас чувствует девчонка, оставшись почти лысой, но еще страшнее не найти ее в этом черном лесу.
Глава 21. В темноте
— Рита! — сквозь темноту и дикий страх мне мерещится чей-то голос. Он эхом разносится по оврагу и заставляет сильнее сжиматься от пожирающей сознание боли.
Я не хочу, чтобы меня нашли!
Я больше вообще ничего не хочу!
Крепче обхватываю руками колени и продолжаю раскачиваться из стороны в сторону, сидя на сырой земле. Мне всё равно, что вокруг неизвестность, а белоснежные кеды вязнут в какой-то жиже. Мне не жалко мантию, что разодрана в клочья и наплевать на горящую от пощёчин кожу. Я даже больше не чувствую боли, что сковала всё тело. Её с лёгкостью вытеснила другая. Та, что разрывает душу от безысходности и понимания собственной никчёмности. Им удалось меня сломать. Меня больше в принципе не существует!
— Морено! — и снова этот голос. Искажённый расстоянием и заглушаемый бьющими по вискам воспоминаниями, он кажется мне смутно знакомым. А потому пугает только сильнее: я не боюсь остаться в этом овраге навсегда, меня до чёртиков страшит жалость в глазах окружающих.
Дрожащей ладонью провожу по волосам, точнее, по тому, что от них осталось. Из милой куколки я вмиг превратилась в посмешище, уродину, что своим видом теперь способна напугать любого. Мне самое место здесь, в непроглядном лесу, в темноте, вдали от нормальных людей. Пропускаю сквозь пальцы жалкие остатки волос. И если вдоль висков они хоть как-то зацепляются за содранную в кровь кожу, то колючий «ёжик» на затылке выклёвывает остатки самообладания. Я снова плачу. Понимание, что я бессильна повернуть время вспять и что-то изменить, напрочь отбивает желание жить.
— Рита! — надрывный возглас вдалеке несметным полчищем мурашек проносится вдоль позвоночника. Этот голос, такой знакомый, сейчас пропитан болью и отчаянием. С силой затыкаю руками уши, а носом утыкаюсь в колени: я не отзовусь!
Обессилев от слёз, закрываю глаза, позволяя зловещей темноте ночного леса смениться липкими воспоминаниями. Я вновь и вновь ощущаю на себе грязные руки подонков, слышу их гнилые шутки и едкие оскорбления. Мою голову снова и снова обжигает острая боль, а слух пронзает ни с чем несравнимый звук отрезаемых тупым ножом волос. Под самое основание аккуратного хвоста. Всё остальное в тумане. Мои крики. Их удары. Жестокий смех. Слёзы, застывшие в горле. Кровь на губах. Порезы на ладонях. Грубое столкновение в овраг. И кромешная темнота.
Я так хочу, всё это забыть.
Открыть глаза и оказаться дома. Чтобы рядом папа. Его нежные и крепкие руки. Сейчас мне так сильно нужны его объятия и тихое «всё будет хорошо», даже если это не так!
— Рита! — моё имя, эхом разлетающееся в тиши, тонет в крупных каплях дождя, так некстати начавшегося. Задираю голову к небу. Мутному. Чёрному. Оно, как и я, больше не сияет. Мне трудно дышать. Лёгкие, натуго стянутые колючей проволокой из отчаяния и боли, отказываются
