Гарольд Карлтон - Рай, ад и мадемуазель
— И что это такое?
— Лучше сшитые, из более качественной ткани. Не по сто франков, конечно, но и не за десять тысяч!
Он кивнул.
— Трудно поверить, что какой-то наряд действительно стоит десять тысяч франков. Будет здорово продавать модную одежду по приемлемым ценам.
— Нужно организовать совершенно новый тип предприятия, — предложила Жислен. — Оно должно находиться на слегка «опасной» территории, например на Сен-Мишель или прямо здесь, в Сен-Жермен-де-Пре… Одежду можно продавать клиентам напрямую или после одной примерки, чтобы подогнать модель по размеру.
— Магазин?
— Банально!
— Извини. Тогда бутик?
— Что-то новое, с новым именем, — задумчиво протянула светская львица, прикуривая. — Нам нужно придумать великолепное название.
— «Почти кутюр»? — предложил парень.
— «Прет-а-шоке»?[107]
— «Готовая обнажить»?
— Или «раздеть»? Что-нибудь придумаем.
— Площадь Сен-Сюльпис в моих глазах всегда выглядела… — начал Кристофер.
— Оставь мне вопрос аренды, — оборвала его Жислен. — Начни рисовать красивые эскизы. Нам нужен потрясающий рекламный агент…
— Саманта?
— Если я смогу простить ее за тот отвратительный вечер, — надулась женщина.
— Ой, да ладно тебе, — застонал британец. — Сэм и так намучилась. А что такое «почти кутюр»?
— Готовая одежда от хорошей фирмы. Припущенный подол, чтобы вносить изменения. Клиентка сможет купить платье, примерить и подождать в соседнем кафе за чашечкой кофе, пока его перешьют. Кристофер, за этим будущее!
— А какие будут цены?
— Кутюр начинается от семи-восьми тысяч франков, — скорчила рожицу Жислен. — Наши вещи прет-а-порте должны стоить около пятисот франков. Лучше, чем простая готовая одежда, но намного дешевле кутюр. Американцы называют это импульсивной покупкой.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
— Ты говоришь «мы»… — наконец произнес юноша.
— Да, я говорю «мы». — Женщина не отрываясь смотрела на него. — Ты дизайнер или нет?
Кристофер не опустил глаза.
— Да, Жислен, я дизайнер.
Новый образ придал Клаусу уверенности, и фотограф начат прочесывать Париж, бомбардируя модные журналы. Саманта назначала в «Рице» обеды с арт-директорами, а в «Крийоне» — коктейли с модными редакторами. Щедрые подарки американки — сумки от Шанель — помогли Клаусу попасть в штат «Вог».
Друзья Жислен одобряли ее затею модного предпринимательства, говорили, что у нее все получится. Тем же утром светская львица оставила журнал искусств, а Кристофер позвонил Моник и сказал, что не вернется в мастерскую.
Воскресные салоны, как и ночи на простынях «Портхолт», возобновились. Британец перенес еженедельный ужин с Шанель на субботу.
Жислен теперь по-другому относилась к своему протеже. Их роман стал значить для нее больше, чем прежний беззаботный флирт.
Как-то вечером Кристофер разочаровал покровительницу — оплошал в постели.
— Собираешься бросить меня? — беззаботно спросила женщина.
Юноша понял, что не может ответить ни «да», ни «нет».
Мадам де Рив сгладила неловкость с присущим ей изяществом: пошутила и сбегала на кухню за вкусным десертом и бутылкой шампанского. Парень понял, что главное — относиться ко всему проще.
Саманта научила его американской поговорке: «Не дай никому увидеть, как тебе страшно!» У французов это, наверное, звучало бы так: «Не дай никому увидеть, как тебе больно!»
Жислен разглядывала бутики в «Одеоне», на Сен-Сюльпис и бульваре Сен-Жермен. Кристофер работал над пробной коллекцией самой дешевой за его карьеру одежды.
— Если твои модели станут популярными, ты многим будешь обязан де Рив, — предупредила Саманта.
Парень пожал плечами.
— Порву с ней, когда придет время.
Это было самое странное Рождество в жизни «британского ангела»: он думал о беременной Софи где-то в Лондоне, об отсутствии нормальной работы в Париже и о куче эскизов для новой коллекции готового платья.
Наступил 1970 год. Жислен сняла большое помещение на Сен-Жермен-де-Пре под офис и студию. Моник порекомендовала швей. Мадам де Рив с радостью исполняла обязанности единственной модели для примерок. Совсем скоро в «почти кутюр» от Хатчинс — де Рив на Рив Гош приятно зажужжали швейные машины.
ГЛАВА 22
— Твоя девушка вернулась, — сообщила Кристоферу мадемуазель Шанель.
Сердце юноши подпрыгнуло в груди.
Молодой дизайнер и легенда мира моды, как всегда, ужинали в «Рице» в субботу.
На улице похолодало, Габриель совсем не выходила из отеля. Прошло десять дней после показа весенней коллекции, она выглядела утомленной и недовольной. Пресса писала: «Шанель, как всегда, на коне», но британец слышал, что, создавая коллекцию, мадемуазель была невыносимо придирчивой.
— Софи вернулась ради новых фотографий, — равнодушно проговорила пожилая дама. — Завтра я с ней увижусь.
Парень кивнул и сделал большой глоток вина.
— Ты знаешь о ее… положении? — Шанель посмотрела на него в упор.
— Конечно, мадемуазель, это ведь мой ребенок.
— И что собираешься делать?
— Хочу жениться. Что я еще могу предложить?
Старушка одобрительно кивнула.
— Ей повезло. Мне ни один мужчина подобного не предлагал, — тихо проговорила она. — Но почему Софи не согласилась?
— Кажется, вбила себе в голову, что малыш должен принадлежать только ей.
— О времена, о нравы! — Шанель окинула Кристофера взглядом. — В дни моей молодости считалось возмутительным, если незамужняя дама из хорошей семьи рожала ребенка.
Юноша кивнул и перевел разговор на менее опасные темы.
Мадемуазель предложила нескольким писателям написать ее биографию. Но никто из них не согласился, потому что легенда мира моды упорно не желала снимать со своего прошлого завесу тайны. Шанель стыдилась своей молодости и не желала раскрывать подробности. Но она не стала придерживаться одной версии, а изобрела дюжину разных.
Уважаемый редактор, недавно ушедшая из французского «Вог», раздраженно высказалась насчет все время меняющейся биографии Коко: заявила, что после смерти мадемуазель появится очередная версия.
Ходили слухи, что в детстве Габриель жила в очень скромном приюте под опекой монашек.
За ужинами Кристофер и Шанель много разговаривали.
— Пища моей молодости, — проговорила мадемуазель, когда с их стола убрали. — Мы не можем перестать есть. Пусть даже не от голода, а ради вкуса. Все натуральное, никаких химикатов, никакой заморозки. Даже дешевое столовое вино там, где я выросла, было вкусным. Неразбавленным. Один бог знает, что в него добавляют сейчас.
