Ольга Сакредова - Тариф на любовь
— Серьги.
— Что? — не расслышал Иван.
— Он подарил мне серьги, — не повышая голоса, сказала Ася. Все это время она отрешенно смотрела через плечо Ивана на противоположную стену, будто и не слышала его. Но последние слова пробудили в ней жалость к себе. Когда же она научится не откровенничать с мужчинами? Сколько раз зарекалась и падала на одном и том же месте; и следующее падение было больнее предыдущего. Каждый мужчина бросал назад ее признания, извращенно переиначенные.
— Что ж, в первый раз тебе повезло больше, — съязвил Иван.
— Скорее всего. Если б они не остались у тебя.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился он.
— То, что часы я действительно забыла, а серьгами расплатилась.
Он вдруг замолчал.
— Я была с тобой тогда, — раздраженно объяснила Ася. — Если ты не понимаешь, что я имею в виду. Я тогда, с тобой, впервые почувствовала себя женщиной и узнала позор, какой не пожелаешь и врагу.
— Врешь…
— Зачем мне врать… обманывать? — Ее голос вновь лишился эмоций. — Ты прав, я не настолько богата, чтобы платить за… не знаю, как это назвать… Тогда у меня при себе было два рубля мелочью, а на подносе лежал счет с четко выведенной трехзначной суммой. Что мне оставалось делать? Ты растоптал мою доверчивость и гордость, а я не могла уничтожить остатки достоинства, чтобы выяснить, шутка это или нет. Вот и заплатила, чем могла. Потом я собрала нужную сумму… за два месяца. Ведь и серьги не мои, и я должна была их вернуть. Но мне не хватило смелости еще раз встретиться с тобой — слишком унизительно. Легче было подкопить еще денег и купить новые серьги. Что я и сделала.
— Почему… — Голос Ивана охрип. — Почему ты не сказала?
— Как? Ты не узнал меня ни сразу, ни потом. Это понятно — столько лиц, женщин. Пришла-ушла, и ночью темно, а утром нет времени разглядывать… А напоминать о себе в такой ситуации? — Ася поджала губы и недоуменно подняла брови. — Ваня, это не тема для досужей беседы. Можно абстрактно рассуждать и шутить, как делали твои друзья, для меня же это — еще раз пройти через позор и бесчестье, как сейчас. И сегодня утром… Я не так храбра и развратна, Ваня, чтобы дожидаться, пока ты подсчитаешь все и распишешь на своем бланке. Я знала, на что иду, как знала, что утренний «кофе в постель» второй раз мне не пережить. Извини…
Наступила тишина, нарушаемая лишь криками мальчишек на стройке и далеким гулом машин. Они стояли друг против друга, подняв головы и избегая встречаться глазами. Невысказанные слова, незаданные вопросы, спрятанные эмоции стеной вырастали между ними.
— Посмотри на меня, Настя, — тихо приказал Иван. Собравшись с духом, зная, что не сможет отказать, она перевела взгляд на его брови.
— В глаза… Пожалуйста.
Незаметное движение ресниц, и она застыла, глядя в его потемневшие, словно осколки пасмурного неба, глаза. Вдруг выражение его лица стало меняться. Суровые складки разгладились, фигурные губы раскрылись в цинично-соблазнительной улыбке, напряженная подозрительность исчезла; глаза светились лукавством амура, а в глубине их чувствовалась томная оценка дьявола — такими глазами он смотрел на Еву, вкушающую запретный плод, торжествуя, выжидая, пронизывая насквозь, чтобы увидеть результат своего деяния.
Этот взгляд Ася помнила. Так смотрел на нее Иван утром того памятного дня. И как тогда, она почувствовала, что краснеет. Ненавистная краска заливала ее медленно, начиная с груди и плеч, поднималась по шее и лицу до корней волос. Она не выдержала пытки и отвела глаза, находясь в преддверии давнего унижения. Все-таки он довел свой спектакль до конца. Она бежала от расплаты, но он настиг ее и…
— Ты… — выдохнул Иван. — Это ты.
Ася удивленно скользнула взглядом по его лицу и в который раз изумилась. Ничего в нем не осталось от купидона или дьявола. Лицо стало серым, уголки рта опустились, глаза безжизненно потухли. Он как будто постарел на много лет.
— Я не помню ни лица, ни имени, но я помню, как ты покраснела утром… и так же спрятала глаза… А потом остались только серьги.
Иван опустил голову, с новым любопытством посмотрел на часы, висевшие на пальце, рассеянно поискал место, куда их можно положить. Пошатнувшись, он подошел к столу, растянул браслет на краешке столешницы и пошел к двери. На пороге остановился, хотел что-то сказать, но передумал и шагнул в коридор.
Вот и началась ее новая жизнь. Но вместо чистых воспоминаний любви она видела осунувшееся, постаревшее лицо Ивана. Неужели она так обидела его? Конечно, мужчины не любят, когда их опережают — а значит, превосходят — женщины. Но ведь результат тот же.
Или нет? Нельзя предугадать заранее, на какую сумму ты поешь в ресторане или каким сервисом воспользуешься в гостинице. В обоих случаях ты ждешь счет. Почему же в другом можно самолично определять цену не тобой выполненных услуг?
— Господи! — застонала Ася, обхватив голову руками.
Какой цинизм! Как можно оценивать чувства, влечение? Какими деньгами можно заплатить за заботу о чужом ребенке, внимание к пенсионерам, защиту соседки от домогательств? Как можно платить за то, что человек делится своими переживаниями, рассказывает о прошлых несчастьях, своих и чужих?
Какая же она жестокая и бессердечная. С замороженной душой.
Еще одним предателем стало больше на свете. Она предала самое себя. Она предала свою единственную любовь.
— Это все я, — шептала Ася, подбирая эпитеты, которые мертвили душу, и шептала: — Я… я…
Она не могла плакать — не было слез. И не могла вдохнуть нормально — то ли в горле стоял слезный комок, то ли тошнота от недосыпания снова подкатывала волной. И пропали все желания. Теперь не надо идти к Вере — зачем? Можно не выходить из дома — что делать в осеннем городе? Завтрак стынет, но есть не хочется.
Ася скинула халат и легла в постель. Но не заснула. Так и пролежала до вечера, тупо глядя в стену.
Утром она встала безразличная ко всему. Проглотила завтрак, не почувствовав ни голода, ни сытости, ни вкуса. Не глядя надела что попало под руку и пошла на работу. Вечером, возвращаясь домой, она издалека боязливо посмотрела на окна первого этажа. Они были темны.
Так завелся распорядок новой жизни: подъем, завтрак, работа, темные окна, ужин, сои. Звонила Вера, но говорить было не о чем. Распрощались на вопросительно-недоуменной ноте.
Что-то изменилось в Асе: исчезла легкость походки, с утра чувствовалась усталость, тяжесть в груди то разливалась тягучей смолой, то собиралась в ком под горлом. В глазах появилась печаль. Каждое движение требовало усилий; в ногах пульсировала ноющая боль, но смутное ожидание толкало вперед, хотя и ждать-то нечего. Все позади. Тем не менее Ася была в постоянном движении. Ох как трудно было усидеть на рабочем месте, и она металась из кабинета в кабинет, придумывая несуществующие проблемы, множество вопросов, требующих немедленных ответов. После работы возвращалась пешком; ног не чувствовала, но шла и шла к домашнему холодному очагу.
