Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру...
Отец Евлампий словно не замечал ничего — он был по-прежнему спокоен, весел и доброжелателен, и только Илья Иртенъев уловил неестественность в его поведении.
В мире и, в частности в Российской империи, тоже происходили некие перемены, поначалу многими не замеченные. В воздухе витали сладковатый запашок смерти, дурман безумия, предчувствие грядущих катастроф…
Потом началась война с Германией, Россия вступила в нее. Мир словно бы взорвался — кокаинисты и морфинисты, волна самоубийств и преступлений, странные люди на улицах, разброд и шатания в политической верхушке…
Вряд ли кого теперь могло удивить, что жена священника сожительствует со своим соседом по дому, но Андрей продолжал делать вид, будто ровным счетом ничего не происходит. Втайне он надеялся, что Таня образумится и порвет всякие отношения со своим любовником…
Однажды он спешил по важному делу — его ждал человек, обещавший выделить на нужды церкви крупное пожертвование. Дорога проходила мимо дома, в котором жила Дуся Померанцева со своим мужем. И, как часто бывает, когда не ждешь никаких встреч, он столкнулся у подъезда с Дусей. Несмотря на первый снег (была поздняя осень, конец ноября), она стояла у крыльца в открытом бальном платье и высматривала кого-то.
— А, Андрей! — обрадовалась она, увидев идущего мимо друга детства. — Прошу прощения — отец Евлампий!
— Если тебе так проще, то можешь называть меня по-прежнему Андреем, — мягко произнес он.
Мерси… Я тебя, признаюсь, с трудом узнаю каждый раз… — сказала она. — Никак не могу привыкнуть. Этот лиловый балахон, большой крест на груди… Как-то все ненатурально, словно ты нарочно нарядился.
— Дусенька, это не балахон, а ряса. Ты замерзнешь. — Он подошел ближе и почувствовал легкий запах шампанского, идущий от Душ. И запах французских духов «Коти», очень модных и дорогих.
— Я жду Анечку Кудрявцеву. Она мне телефонировала, что выезжает, а ее все нет и нет! Выскочила посмотреть… Дело в том, что Анечку преследует Миша Лерман, а у нас сегодня как раз благотворительный бал в пользу раненых. Анечке может показаться, что на балу присутствует Миша, и тогда она удерет, но на самом деле Лермана нет, а Анька такая мнительная… — щебетала Дуся.
Андрей ничего не понимал из ее сбивчивой речи. Он напряженно о чем-то думал, нахмурив лоб. Все это было, было… но когда и с кем?
— Что ты так смотришь? — рассердилась Дуся. — Я не замерзну, не бойся, на самом деле мне жарко… Я очень красная, да?
Снежинки медленно падали на ее обнаженные плечи, прическа слегка сбилась, темно-синий бархат платья отсвечивал серебристым огнем.
— Дусъка, немедленно иди в дом, замерзнешь! — крикнул с балкона Илья. — А, отец Евлампий, здравствуйте! Гоните эту ненормальную в дом… Дорогая, я посылаю Авдотью, чтобы она встретила твою подругу…
Он скрылся в доме.
— Что ты так смотришь? — прошептала Дуся. — Ну не молчи же, скажи что-нибудь… Мне неприятно. Или убирайся!
Она поднялась на несколько ступеней, и только тогда он смог разлепить губы. — Дуся…
— Что? — обернулась она. Розовый румянец исчез с ее щек, она была бледна, глаза — огромные, темные, выразительные… «Вот бы еще раз увидеть ту картину, — неожиданно подумал Андрей. — Ту, которую рисовал Карасев… Она на фоне снега». — Я вдруг понял…
— Что? — спросила она, стоя уже у самых дверей. — Что ты понял?
— Ничего не прошло, Дуся…
— О чем ты? Я не понимаю, — нервно бросила она и скрылась в доме.
Вскоре вышла Авдотья, верная Дуняша, которую он помнил еще по прежним временам, стала кланяться и говорить что-то. Но он не расслышал. Странно, но звуки бравурной музыки, доносившейся из дома, он слышал хорошо, мелодия крутилась в голове, точно карусель…
Ничего не прошло. Он понял: любовь к ней никуда не пропадала, а только затаилась на время. Теперь демоны прошлого вырвались из клетки.
Он вернулся домой, переоделся. Тани не было. Девочки играли в детской, с няней. Он позвонил Самойленко.
— Илья Лаврентьевич, приходите. Мне что-то нехорошо.
— Так доктора же надо, сейчас инфлюэнца по Москве гуляет! — воскликнул на том конце провода старик. — Немедленно вызовите доктора, я сейчас приеду…
Андрей не успел сказать, что у него вовсе не простуда, что простуда может быть у Дуси, а он физически совершенно здоров, лишь в голове кружится эта музыка, и отчаянно хочется плакать. Потому что ничего, ничего не прошло!
Через полчаса приехавший Самойленко нашел его лежащим на полу в гостиной, скорчившимся, точно креветка.
Он плакал и произносил имя той, которая никогда не могла принадлежать ему. Детей увели к соседу, чтобы не пугать, и вызвали медицинскую карету, которая прямиком увезла Андрея в тот дом, в котором он когда-то провел два года и куда надеялся никогда не возвращаться…
Рукопись была дочитана до конца.
За окнами медленно падал снег. Было так тихо, что казалось, будто я лишилась слуха или уши мои до самых барабанных перепонок забиты ватой. Это была мучительная, невыносимая тишина, от которой хотелось избавиться…
Я придвинулась к компьютеру и напечатала несколько строк, туманных и серьезных. «Явления материального мира выступали для представителей этого литературного течения лишь как символ идеи. Поэтому основным стилевым выражением становится двойственность… Образ всегда имел двойное значение, заключал в себе два плана, между которыми существовала сложная связь…»
Я жила уже неделю в этом доме. Денис отдал в мое полное распоряжение свой компьютер — ноутбук последнего поколения, серебристого цвета — его любимого.
Он привез кое-что из моих вещей, книги и бумаги, мою незаконченную работу, в которой я тщетно пыталась проанализировать образ ангела в литературе Серебряного века. Тщетно, потому что мыслями была далека от литературоведческих вопросов. Как жить дальше? Ах, если бы ответ на этот вопрос можно было найти в умных книгах, расшифровать символы декаданса и там обнаружить подсказку!
Я нашла бесконечное количество ангелов в литературе того времени. В литературе старших символистов ангелы были мрачными, карающими существами, обладающими несомненной силой… Бесконечность, ужас, тоска, безнадежность. Мраморные ангелы склонялись над могилами в вечной печали — готика. Мистика.
Позже ангелы потеряли свою карающую бесстрастность, перестали быть такими мрачными. Из огненных они становятся светлыми, бледнеют, приближаются к земным существам. «Ангел бледный, утомленный слишком ярким светом дня, ты стоишь в тени зеленой, ты не знаешь про меня…» Любовь — «три дня тебя не видел, ангел милый, — три вечности томленья впереди! Вселенная мне кажется могилой. И гаснет жизнь в измученной груди…»
