Барбара Хоуэлл - Простая формальность
Конечно, за тем, что она забеременела в двадцать два года, еще не будучи замужем, не стояло никакое сознательное решение. Просто в ней начал расти зародыш, новая жизненная сила, обещавшая в будущем стать чем-то — кем-то — прекрасным, необыкновенным; и рядом был Джон Роджак, который испытывал благоговение перед тем, что совершалось в ее чреве. Он прижимался ухом к ее животу, почтительно поглаживал его: «Ой, Синди, по-моему, я слышу, как сердечко стучит!» Молодость. Беззаботность. Ни один из них не задумывался о том, что они делают и к чему это приведет.
Развод с Джоном. Еще одно событие, за которое она несет ответственность, но выбора и тут не было. Разве можно развод с алкоголиком рассматривать как выбор? Тут не до выбора: только бы выжить. Только бы унести ноги и укрыться в каком-нибудь темном углу.
Да и брак с Клэем не был результатом осознанного выбора. Он явился тогда к ней в магазинчик, сияя голубыми глазами, в синем блейзере с блестящими медными пуговицами, и показался этакой добродушной горой, на которую тянет взобраться. Обещал ей любовь, понимание, дарил подарки, предлагал свою медвежью душу… Кто решился бы все это отвергнуть? А потом изо дня в день видеть, как эта любовь — или привязанность, восхищение, потребность в ней — неважно что — на глазах тает и пропадает, а она сама шаг за шагом деградирует, превращается именно в то, от чего он хотел себя обезопасить, когда предложил подписать брачный контракт. Проходит тот типичный, унизительный путь, который ей обрисовала Мэрион. «Мы его мучаем, обманываем, транжирим его деньги…» Мэрион не проведешь. Она умеет добраться до грязи и мерзости на самом дне — и выставить их на всеобщее обозрение. И самое обидное — она права.
И однако даже ее поведение с Клэем не было сознательным расчетом. Ее поступки были не обдуманными, а инстинктивными, как не задумываясь поднимаешь руку, чтобы отвести удар. Ах, ты со мной так? А я с тобой так. Хочешь войны? Получай войну. Получай ненависть. Кто же выберет ненависть добровольно?
Дома вдоль дороги постепенно исчезли. Начался один из плоских, незастроенных районов Лонг-Айленда, где царят океан и песок. Она съехала с автострады.
Оставив машину у обочины, Синтия обвела взглядом огромный безлюдный пляж, дюны, кое-где поросшие травой, радостно вбирая, впитывая в себя самый прекрасный, на ее взгляд, пейзаж в мире и чувствуя, как бьется пульс, как жадно дышат легкие. Она ощущала себя каким-то сложным техническим агрегатом, готовым к действию, жаждущим заработать на полную мощность, как только его включат в сеть. Она побежала к воде.
После весенних штормов пляж превратился в скопление мелких барханчиков и островерхих складок. Песок был влажен и скрипел под ногами. Неумолчный рев океана навевал, как всегда, мысли о бесконечности. Океан знал ответ. И когда-нибудь она услышит его.
Спотыкаясь и скользя в своих кроссовках, не чувствуя былой легкости, она подошла к краю воды, оставляя на мокром песке длинные полосы следов. Океан был у ее ног: белый и пенистый у берега, тяжелый, размеренный и темный вдали.
Солнце почти не влияло на цвет воды — черно-синий, грязноватый, хотя на песке мелькали желто-розовые блики. Но в целом пейзаж был спокойный и сдержанный, чисто атлантический, не бил в глаза.
Однако она совсем не думала о том, что находится на Лонг-Айленде или даже в Америке. Она стояла на земном шаре, огромном, реальном. На земле. На своей земле. Которая должна обеспечивать ей жизненное пространство, давать пристанище, кормить еще лет тридцать, а то и тридцать пять. Как же она проживет эти годы? К чему придет?
Допустим, она возьмет деньги. Семьсот пятьдесят тысяч — плата за семь месяцев злости, стервозности и слез.
Собственно, кто будет знать правду? Ни матери, ни Дорис, ни Элу ничего объяснять не надо. Достаточно сказать: «Из нашего брака ничего не получилось». И даже если они пожелают выведать подробности, ее новообре-тенное богатство быстро заставит их замолчать.
Знать будет Бет. Знать — и не скрывать усмешки:
— Ой, мама! Столько денег только за то, что ты полгода спала с Клэем? Очень даже неплохо.
— Бет, ты не понимаешь. Я развожусь с ним и получаю компенсацию. При разводе каждой женщине полагается компенсация.
— Ясное дело. Послушай, мам, надо выжать из них как можно больше.
И Мэрион будет знать.
Она взглянула на небо — по-прежнему такое ясное, синее, — прислушалась к океану и почувствовала, что у нее промокли и замерзли ноги. И вдруг услышала голос Мэрион — так же явственно, как слышала шум моря: «Чем позволять дочери тебя шантажировать, лучше подкупим мать».
Неужели Мэрион знает? Неужели Клэй раззвонил ей про свою шестнадцатилетнюю падчерицу? А почему бы и нет? Если Бет ему пригрозила, он наверняка ударился в панику. А у Мэрион столько денег…
Она снова вспомнила, как Мэрион стряхнула пепел и преувеличенно спокойно посмотрела ей в глаза, когда речь зашла о девочках. Как раздраженно спросила: «Они-то при чем?»
Господи, конечно же Мэрион знает. Этот дурак ей проболтался. Впрочем, нет, не дурак. Такие женщины, как Мэрион, питают слабость к грехам и грешникам. Наверно, и Синтия в ее глазах была достойной сострадания грешницей. Недаром Мэрион сразу назвала ей такую огромную сумму. С тем же успехом она могла бы предложить Синтии какие-нибудь сто тысяч. Значит, Мэрион хотела ее облагодетельствовать, осчастливить. Но независимо от величины суммы и истинных намерений Мэрион, результат для Синтии не изменился бы.
Не для нее одной — и для Бет, которая поступит в Барнард-колледж, и будет щеголять в дорогих модных тряпках, и найдет подтверждение своей циничной философии. Бет убедится: авантюристки знают себе цену, главное — вовремя подцепить богатую добычу на крючок; она запомнит навсегда: пусть гадко, зато прибыльно. Именно этот урок, а вовсе не деньги, получат в наследство ее дочери.
Она поковыряла носком в мокром песке, отрыла несколько сломанных ракушек, поддала ногой камешек. Как бы взять деньги без ведома Бет? Можно ли это скрыть? Положить их в какой-нибудь швейцарский банк и забрать через много лет, когда она состарится и будет ждать смерти, как ее мать? Терпеливо дожидаться, когда ей перевалит за шестьдесят и можно будет без риска воспользоваться этим неправедным богатством? Немыслимо! У нее никогда не хватит терпенья столько ждать. И какое воздействие это окажет на нее, на ее душу, в те тридцать или тридцать пять лет, которые она себе отвела?
И последний вариант: вообще отказаться от денег. Уйти от Клэя — и все. Уйти с пустыми руками. Не стараться покарать его или вознаградить себя. Все бросить и вернуться к исходной позиции. Постараться стать лучше, чем она была. Выбраться из этого болота, в котором так привольно Мэрион. Вернуться к прежней чистоте. К прежней тоске. К прежнему одиночеству…
