Ирина Лобановская - Звезда эстрады
— Головкой, что ли? — заржал Эдгар. — Так они все такие, наши звездатые!..
Аркадий возмутился:
— Не головкой, а душой! Ты соображай, чего несешь!
— Это все из области высоких материй! — заявил Эдгар. — А я туда не вхож! Недостоин! И твоя певунья, кстати, тоже!
— Я уважаю тебя как делового человека, — произнес Аркадий, — но мне никогда бы не пришло в голову, как Леле, довериться тебе или поверить хотя бы одному твоему слову.
— И напрасно! — опять захохотал Эдгар. — Я надежнее всех банков России, вместе взятых! Она ни в чем не просчиталась! Разве не видно?
Аркадий понимал, что все правильно, что пришла пора сказать друг другу какие-то неизбежные пустые слова, пытаясь смягчить неизбежное близкое расставание… И ему пора вернуться к Татьяне и Вовке… Племянник обрадуется его возвращению. А Лёке предстоит дальнейшее восхождение. Уже без мужа. Или с новым заменителем в этом качестве.
Неужели любовь действительно настолько слепа? И проходит, когда люди прозревают?.. Но ведь тогда это — неразумное, нелепое чувство… И разве стоит подчиняться и верить такому?..
Аркадий запутался и махнул рукой.
И как-то поздно вечером, не давая Лёке заснуть, он решился.
— Леля, у меня к тебе серьезный разговор…
— Ты меня пугаешь, — устало зевнула она.
Аркадий различил в ее словах подлинный испуг, искренность, с которой она в этом созналась, и одновременно — волевую нордичность в подавлении своего страха, смешанную с деловитостью, легкой иронией и готовностью слушать.
— Леля, мы редко видимся, — начал он.
Лёка хихикнула.
— А тебе не кажется, дуся, что, если муж и жена все время вместе, в этом есть что-то противоестественное, даже плебейское? Да и надоесть друг другу можно запросто! А у нас как в семьях капитанов дальнего плавания или дальнобойщиков. Ну, конечно, когда начинается светлый период ухаживания, не хочется расставаться даже на минуту. Но это быстро проходит. В семейной жизни видеться полчаса в день — вполне достаточно.
— Нет, мне так не кажется, — резко отозвался Аркадий.
И Лёка, услышав его необычную интонацию, насторожилась. Она прекрасно знала, что смысл не в том, что говорят, а в том, как говорят.
— А я еще когда летела в Москву, — призналась она, — заподозрила что-то нехорошее. У меня прямо удивительный нюх на всякие неприятности. Чую — и все! Тебе надоело меня ждать? Ты задумал восстать? Или еще что-нибудь? В твоем голосе звучит мелодраматический оттенок.
— Леля, не надо ерничать! Выслушай меня один раз по-настоящему… Очевидно, в первый и в последний… Но все сделанное наполовину и все намеки, полувысказанные смутные упреки и неясные возражения — всегда от лукавого. Все зло в этом мире происходит от половинчатости и недосказанности. Знаешь, когда начинается разрыв и ты понимаешь, что все кончено? Когда вдруг осознаешь, что теперь четко видишь, где кончаешься ты и начинаюсь я сам. А раньше это было единое целое…
— Единое целое?.. — задумчиво повторила Лёка. — А ты уверен, что так было в действительности, а не в твоем воображении? В твоей голове словно горит маленький светофорчик. Он всегда красный перед правдой жизни и вечно зеленый перед любыми фантазиями. Ты сильно заблуждаешься по поводу ценностей жизни — их в ней нет! Ты переоцениваешь жизнь! Всему на свете одна цена — невысокая. А значит, ничто в жизни не ценно так, как ты себе представляешь. Зато добро и зло никогда не ходят в одиночку. Разве не так?
Она никогда, как ни старалась, не могла убедить себя в том, что эта тихая заводь — то самое семейное счастье, о котором она так мечтала. Ее раздражало безмятежное спокойствие Аркадия, его несокрушимая невозмутимость, даже его откровенное счастье, которое было в самом начале. Лёка часто думала одно и то же: «Зачем я вышла за него замуж?» В глубине души она начинала его ненавидеть. Ненавидеть за свою ошибку. Да, не стоило пробовать завести себе новую семью. Она не создана для таких тесных уз. Она — человек, которому дом нужен только как кров и приют. Что поделаешь… Но признаться в этом не хватало мужества.
— Мне жаль тебя, Леля, — неожиданно вздохнул Аркадий. — Это большое несчастье — полное неумение понимать чувства окружающих. Это почти трагедия…
— Ну надо же! — закричала Лёка. — Скажите пожалуйста, он меня жалеет! Спасибо тебе за это, Кадя! Огромное спасибо! Только меня жалеть ни к чему! Ты лучше себя пожалей!
Аркадий усмехнулся:
— Думаешь, я без тебя пропаду? Да, Леля, мне будет очень тяжело без тебя, очень плохо. Но я справлюсь. Вещи я уже собрал, так что мне осталось лишь попрощаться… Не поминай меня лихом! Я человек неуклюжий, знаю, но каждый человек может ошибаться. Главное, чтобы он не лгал. А я тебя никогда не обманывал, Леля… Я провел возле тебя немало хороших месяцев… Надеюсь, и ты не слишком раскаивалась в содеянном… За это наше общее время я научился подозревать, угадывать, разбираться в уликах, привык оправдывать, искать и находить тебе алиби, прощать и забывать… Благодаря нашей семейной жизни и моей домашней практике из меня получились одновременно неплохой детектив, следователь, прокурор, адвокат и эконом. Я обогатился немалым опытом. Наверное, пригодится в будущем, как любой другой опыт…
Лёка растерялась. Привыкшая в последние годы к своеволию, капризная и тщеславная, она была ошеломлена ровным, спокойным тоном Аркадия. Она хотела в качестве наказания сама оттолкнуть его на время от себя, отлучить от своих рук и слов, испытать, как подействуют на него ее гнев и холод… Но просчиталась и не успела. Аркадий хорошо изучил ее характер.
— Так… ты все-таки действительно уходишь?.. — пробормотала она в замешательстве. — Но почему?.. Ведь мы хорошо жили…
— Ты так считаешь? — усмехнулся Аркадий. — Тогда ты либо очень счастливый, либо очень поверхностный человек, Леля… Прости… Либо ты вновь лжешь.
Он теперь прекрасно понимал, что ее повышенный интерес к пению и ее привязанность к какому-то неизвестному ему человеку обернулись полнейшим равнодушием ко всему остальному, а ее утонченность и ранимость превосходно соединились с черствостью и душевной глухотой.
— Ладно, проваливай! — в бешенстве вскочила она. — Убирайся! Видеть тебя не желаю! И не звони никогда, и не появляйся!
Аркадий молча повернулся, вышел в переднюю и взял приготовленные чемодан и баул. Лёка по обыкновению их даже не заметила, вернувшись домой.
— Подожди! — крикнула она.
Он обернулся.
— Нет, ничего… — пробурчала Лёка. — Это я так…
Дальнейшее Лёку интересовало постольку поскольку. Она окончательно озлобилась, обхамела, сменила репертуар на откровенно похабный и разнузданный, стала появляться на сцене в сильно декольтированных, неприлично открытых платьях, иногда еще и слишком коротких.
