Эйлин Гудж - Снова с тобой
Но в эту минуту ничто не имело значения. Перестал существовать весь мир. Уцелели только они и теперь лежали лицом к лицу, согревая друг друга.
«Какой он худой – кожа да кости», – думала Мэри. Так часто говаривала мать Чарли. Его ноги были длинными, даже пальцы на ногах. Мэри провела ладонью по выпирающим ребрам Чарли. Она любила его целиком. Любила его худобу, ровные плоскости мышц, похожие на грани драгоценного камня. Ей нравилось, что он не стеснялся ее прикосновений к самым неожиданным местам – к ямкам под коленями, к заросшим подмышкам. Это не казалось ему странным. Он вовсе не считал Мэри чудачкой или извращенной женщиной. Все происходящее нравилось ему так же, как и ей.
Мэри выгнула спину, едва он прикоснулся губами к ее груди, вобрал в рот сначала один, а потом второй сосок. Это была изощренная ласка. Мэри захотелось плакать. Именно этого она ждала много минут, часов и лет. Воспоминание о недавней ночи, когда Чарли предавался с ней любви на траве, превратилось в сладкий сон, после которого, пробудившись, она снова очутилась в его объятиях. Она тихо заплакала, когда он спустился ниже, упиваясь ее вкусом, исследуя ее языком. Наслаждение накатывало на нее чередой волн.
Он поднялся на колени, наклонился над ней. Его лицо скрывала тень.
– Я не слишком спешу? – прошептал он.
Мэри только покачала головой – говорить она не могла, у нее перехватывало дыхание. Чарли все понял и постарался не спешить. Он медленно проскальзывал в нее, заполняя ее целиком. Мэри зажмурилась, чтобы получше запомнить это мгновение. Их тела покрылись потом, липли друг к другу и при прикосновениях издавали негромкие чмокающие звуки. Мэри знала: она кончит, стоит ей слегка приподнять бедра. А этого она пока не хотела. Она жаждала продлить ощущения, растянуть блаженные минуты.
– Чарли… – прошептала она, запуская пальцы в его волосы и касаясь кожи. Она сама не понимала, что собирается сказать. Не успев оформиться, мысль отложилась где-то в подсознании. Если бы она сумела выразить ее, то спросила бы: «Почему в тот день ты не увез меня? Почему не взял за руку и не увел прочь?»
Чарли осторожно двигался внутри ее, наслаждаясь каждым ударом, который приближал их к завершению сегодняшнего вечера. Луна заглядывала в окно безмятежным немигающим глазом. Даже над озером воцарилась тишина. Не слышалось ни криков птиц, ни шелеста листьев. Казалось, весь мир затаил дыхание.
Экстаз охватил Мэри внезапно.
Чарли взлетел на вершину спустя мгновение, что-то выкрикнув сквозь стиснутые зубы. Он содрогался, запрокинув голову, капли пота теплым дождем сыпались на лоб и щеки Мэри.
Потом они долго лежали неподвижно, прислушиваясь к биению сердец и оставаясь соединенными. Мэри не знала, где кончается ее тело и начинается тело Чарли. Так бывало с ним всегда.
Наконец он перекатился на бок.
– Ты лежишь так тихо, – произнес он, отводя с ее виска прилипшие волосы.
– Я просто задумалась.
– О чем?
– О яблоках. – Она улыбнулась, глядя в потолок. – Помнишь тот маленький сад возле загона? На ветках, свисающих через ограду, никогда не оставалось ни единого яблочка.
Краем глаза она заметила на лице Чарли улыбку.
– Да, помню. Эти яблоки были по вкусу лошадям.
Мэри потянулась, с удовольствием слушая хруст суставов. Даже легкая боль во всем теле казалась ей блаженством.
Они лежали рядом, держась за руки в темноте и продолжая молчать, чтобы не разрушить чары. Оба знали, что вскоре реальность вторгнется в их мирок. Мэри придется встать, чтобы позвонить домой. Чарли босиком прошлепает в кухню и выключит духовку, из которой уже давно пахнет подогретой запеканкой. Но пока безмятежные минуты текли одна за другой, а луна все заглядывала в окно.
Мэри представилось, как она кусает яблоко. Она почти ощутила его кисло-сладкий вкус, почувствовала, Как прозрачный сок стекает по подбородку. Она помнила, как в воздухе пахло яблоками. И Чарли, ее Чарли, стоял рядом, рослый и гибкий, с обветренными щеками, и тянулся к самой высокой ветке.
На следующее утро, приехав домой около десяти часов, Мэри с удивлением обнаружила, что ее мать уже встала – с помощью Ноэль, которая без особого успеха пыталась снять с нее ночную рубашку. Дорис не сопротивлялась, но и не помогала ей. Она просто сидела, безвольно опустив руки. Как кукла из сушеных яблок в витрине магазина «Корзина».
– Бабушка, если ты мне не поможешь, я не смогу раздеть тебя. – Ноэль сумела высвободить из рукава одну руку и держала вторую, продевая ее в рукав.
– Ради Бога, не кричи! Я еще не глухая. – Голос Дорис был приглушен складками ткани, закрывшей лицо.
– Я не кричу, – спокойно ответила Ноэль. – Я только хочу…
Мэри шагнула к ним.
– Дай-ка я помогу.
Вместе им удалось снять рубашку.
Ноэль благодарно взглянула на мать поверх бабушкиной головы, седые волосы на которой торчали дыбом и походили на пух, вылезающий из вспоротой подушки.
– Вот и хорошо, бабушка, а теперь мы поможем тебе дойти до ванной. Я уже приготовила тебе горячую ванну. Ты сможешь встать? Вот так. Отлично, у тебя все получается.
– Я еще не инвалид, – фыркнула Дорис, когда Мэри и Ноэль взяли ее под руки. – Просто после вчерашнего немного ломит кости. Если бы не эта отвратительная женщина… – Она нахмурилась, не глядя на дочь и внучку. – Кто, ты говоришь, она такая? Учительница Эммы? Ох уж эти мне нынешние школы! Каждый Том, Дик и Гарри мнит себя знатоком детской психологии!
– Это был психолог из суда, помнишь, бабушка? – терпеливо объяснила Ноэль уже в десятый раз. Она выглядела бледной и измученной, но более сдержанной, сосредоточенной, чем-то напоминая судно, которому удалось взять верный курс.
– А что случилось? – спросила Мэри.
– Она потеряла равновесие и упала. Вчера, когда здесь была доктор Хокинс. – Ноэль поджала губы и умолкла.
– Хокинс? Кто это? Моего врача зовут Хэнк Рейнолдс. Можешь убедиться сама. – Дорис указала на столик в углу, на котором лежала записная книжка в красном переплете.
У Мэри упало сердце. Неужели ее мать лишилась рассудка? Думать об этом было невыносимо. Обнаженная, Дорис выглядела особенно немощной, ее кожу сплошь покрывали морщины, плоские груди висели, как пара старых носков. Мэри вдруг осознала, что ее мать всего несколькими годами моложе тех старых дам из церкви, которых она навещала когда-то, затворниц, к которым Дорис заходила дважды в неделю, выполняя мелкую домашнюю работу и принося еду. В то время Мэри была еще ребенком, и эти женщины казались ей совсем дряхлыми. А теперь одной из них стала ее мать. Мэри вдруг растерялась, словно из виду исчез с детства знакомый ей ориентир.
