Обещаю, больно не будет - Даша Коэн
Невыносимо!
В самолёте, уже взлетая, думал, что рехнусь от тоски. В бесконечных огнях удаляющегося от меня города, а искал глазами её и гадал, что же она сейчас делает. О чём думает? Вспоминает ли меня хоть иногда?
Но я знал ответ — нет. И от этого неприглядного факта, что я проиграл всухую, стало так тошно. Ведь я сам себе же и нагадил, придурок. А мог бы быть счастлив, да не сумел. А затем принялся чёрно-белой плёнкой проматывать день за днём, где ничего не радовало, а лишь становилось всё хуже и хуже. Где хотелось вернуться к ней и просить хотя бы просто дружеского общения, ибо без неё было совсем невмоготу. Где ночи без сна, а дни — всё равно что пыточная камера, в которой мне на живую выкручивали сустав за суставом.
Спустя неделю я превратился в собственную тень. Днём работал как проклятый, сдал последние висяки по учёбе, что-то даже закрыл наперёд. Почти молодец, почти хороший мальчик, если бы не одно но — я был вдребезги разбит и клеить себя не собирался.
Ещё и Аммо, словно заправский маньяк обрывал мне телефон. Пока моя ушатанная в ноль нервная система окончательно не сдетонировала к чертям собачьим!
— Да? — рявкнул я в трубку, принимая очередной входящий звонок.
— Снизошёл наконец-то. Вот спасибо, дружище, — услышал я протяжный и чуть насмешливый голос Рафа и ещё сильнее его возненавидел.
— Что на этот раз?
— Даже так?
— Не строй из себя принцессу, Аммо. Тебе категорически это не идёт.
— Ок. Ладно. Давай устроим ток-шоу, Басов. Я тебя тоже внимательно слушаю, — и аж подавился своим больным на всю голову восторгом.
Чёртов придурок!
Ярослав
— Она не брала у моего деда деньги, — уточнять, кто есть «она» уже нет причин. И так всё ясно, как белый день.
— Оу, как интересно. Но ты мне лучше вот что скажи: ты до этого сам наконец-то допетрил или всё-таки кто-то подсказал?
— Да пошёл ты!
— Да не вопрос, — молчим оба, но трубки не бросаем. Нас бомбит!
— Ты ведь не спал с ней, Аммо. Никогда, так?
— А разве я говорил, что спал, Бас?
— А разве нет?
— Не отрицать твой бред и соглашаться с ним — это совершенно разные вещи. Ты увидел те фотки, и сам сделал выводы, я тебя на них не наталкивал.
— Ты просто конченый моральный урод, Аммо! Если я узнаю, что ты насильно её…
— И это ты мне говоришь? Тот, который собирался выдернуть девчонку из семьи, поселить её у себя и трахать в своё удовольствие просто из жалости?
— Когда я говорил про жалость?
— Говорил! Я тебя прямым текстом тогда спросил, что тобой движет, что ты решился вдруг забрать к себе Истомину. И что ты мне ответил? О, давай я освежу тебе память: «пусть дева красная хоть понюхает хорошей жизни». Перевести тебе на русский язык, что это значит? Наиграюсь — и в расход.
— Я любил её.
— Да неужели? Так любил, что тут же побежал тыкать своей волшебной палочкой в Стеф?
— Ну ты прям святой, как тебя послушать. Ничего же ни в кого потыкать не хотел, да?
— Не стану с тобой спорить.
— Я серьёзно, Раф, у тебя конкретные проблемы с психикой. Вот тебе мой бесплатный совет — лечись. Долго и упорно, мать твою!
— Вот и тебе мой бесплатный совет — отрасти уже наконец-то яйца, Басов. Ты что сейчас, что тогда — ссышься сказать своей Истоминой всю правду.
— Зато ты смелый, Аммо. А по факту — ты всего лишь переложил всю ответственность за свои поспешные выводы на меня, выставляя себя святым и непорочным. Нагородил лжи, беспочвенно обвинил человека, а прикрылся сраными оправданиями, где просто решил быть честным, белым и пушистым ни с того, ни с сего, ибо приспичило.
— А какая разница кто там был, Бас? Я или Вася Пупкин, если ты сделал те выводы, какие хотел сделать? Да и всегда найдётся тот добрый самаритянин, который откроет твоей Истоминой глаза на реальное положение дел, и то, что тобой двигало, когда ты к ней подкатывал. Причём, оба раза. И тогда ей будет уже неважно, любишь ты её на самом деле или нет. Мало говорить о чувствах, их нужно ещё и доказывать.
— Ты просто свихнулся на той теме с твоим отцом, Раф!
— Нет, Басов, это ты просто такой же, как и он, потому и не видишь проблемы. А я до сих пор помню, как отец со слезами на глазах клялся мне, Адриане и маме в любви. Но на самом деле любил только себя одного. Ну что, никого не напоминает, Ярик?
— Нет, — покачал я головой, понимая, что неспособен до него достучаться.
— Очень жаль…
— И мне жаль, Аммо. Очень тебя жаль…
— Так ты скажешь ей или нет?
Какой в этом теперь смысл?
— Со своей жизнью разберись, Пикассо. Там бардак. И перестань уже совать нос в чужую.
— Значит, нет. Что ж, я почему-то так и думал…
Секунду молчу. А затем вскипаю!
— Слышь ты, попробуй только сунуться к ней!
— А то что? — хохотнул Аммо и скинул вызов.
Я же лишь словил собственное отражение в зеркале, пытаясь не раскрошить замолчавший телефон в своей руке, и вздрогнул от понимания того, что опять на полной скорости нёсся куда-то не туда. Или я уже давным-давно разбился насмерть, да не заметил этого?
А теперь какой смысл хоть как-то меня спасать, если все — приехали, собственно! Остановка «дерево» — конечная.
Но телефон сегодня вечером затыкаться будто бы не собирался вовсе. Вот и опять завозился в моей руке. Или то Аммо не все заготовленные помои вылил мне на голову?
Принял вызов, не глядя на всё ещё разбитый экран, внутренне готовясь к очередной словесной дуэли, но почти сразу же затроил, когда услышал совсем другой голос в трубке.
— Ну привет, каратист.
— Кто это? — напрягся я.
— Не узнал, что ли? Ну ты даёшь. Обидно, — смеётся парень в трубку, а я хмурюсь.
— Фёдор? Ты?
— Я.
— Что-то с Вероникой случилось? — тут же срываюсь я почти в оглушительную панику.
— Не, с ней всё норм, — выдыхаю шумно. — Но я бы не отказался увидеть твой побитый фейс, если ты не против.
— Ты в Москве, что ли?
— Ага. Соревнования, но мы уже на отходняках. Присоединишься?
— Слушай…, — суматошно принимаюсь я мысленно перебирать приличные варианты, чтобы отказать парню, но он меня жёстко перебивает.
— Да ладно, герой. Я знаю, что тебе там хреново под завязку. Давить
