Толстушка и красавчик (СИ) - Юлиана Ермолина
Лена приготовила нам обед. Они познакомились с отцом. Мы втроем пообедали. Отец мельком наблюдал то за мной, то за Леной. Я делал вид, что не вижу, но я все примечал. Чувствую, что он хочет поговорить. Так как квартира однушка, а отец приехал на пару дней, мы с Леной сразу договорились, что она позже уедет к себе. Сейчас она поняла, что этот момент настал. Я отвез ее домой и вернулся к отцу.
— Женя, ты как?
Давно отец не называл меня Женя. Чаще Евгений. Но почему-то сейчас это не резало слух. Быть может, я просто был рад увидеть родного человека. По сути, отец сейчас единственный родной мне человек. И сердце тут же отвечает: «И еще Маша». Встряхиваю головой, отгоняю эту мысль, возвращаюсь к отцу.
— Всё хорошо. Как видишь, работаю, учусь, — он изучает меня.
— А как на личном фронте? У вас с Леной всё серьезно?
Вот и дождался разговора. Нет желания исповедоваться отцу. Устал уже каждый день себе исповедоваться.
— Как видишь, живем вместе, всё хорошо, — отец медленно вздохнул.
— Женя, я вижу, что живете вместе, но я не вижу, что всё хорошо.
Вот как-то не вовремя он хочет в душу залезть. Не готов я к этому.
— Отец, может кофе? — он утвердительно кивнул.
Я пошел варить кофе. Стоял у плиты, и чувствовал на себе его взгляд. Походу, кофе тут не спасет. Видимо, он настроен решительно. И не свалить ведь никуда. Однушка, и я, вроде как, хозяин здесь. Я разлил кофе по чашкам и вернулся за стол.
— Как у тебя дела на работе?
Хочу сменить тему, но отец — "крепкий орешек". Его так быстро не развести.
— На работе всё по-старому. Ничего нового. Женя, а ты домой вообще собираешься?
Я поднял на него глаза. В первый раз за много лет посмотрел на него в упор. Он постарел, не сильно, но уже не такой, каким я его запомнил пять лет назад. Пять лет уже прошло, а мы так ни разу и не говорили больше про маму. Мы вообще за эти пять лет больше не разговаривали с ним.
— Нет, не собираюсь. Мне и здесь неплохо, — сам слышу, что произношу это без какого-то энтузиазма, но ничего поделать с собой не могу.
— Женя, мне кажется, тебе нужно вернуться домой. Я вижу, что тебе плохо. Я хочу быть рядом, хочу помочь тебе.
Я сделал глубокий глоток кофе, сглотнул.
— Отец, ты мне не сможешь помочь. Помочь я могу себе только сам.
Не знаю, почему у меня вырвалась эта фраза. Наверно, правда, в этот момент захотелось поделиться с кем-то. Переложить на кого-то часть своей непосильной ноши.
— Женя, мне знакома твоя боль. Я с ней тоже долгое время жил. Когда умерла твоя мама, умерла и часть меня. Большая часть меня.
Я поднял на него глаза. В первый раз он мне говорит об этом. Он смотрит на стол, взгляд в пустоту. Я вспомнил, в тот день у него такой же был взгляд. Пустой, холодный, отрешенный. Сейчас я четко ощущаю, что до сих пор эта боль живет в нем. А я ведь не догадывался об этом, не замечал. Думал о себе, что мне тяжело. А ведь и он потерял любимого человека. Человека, с которым прожил столько лет. Мне кажется, я начинаю прозревать.
— И я бы умер вместе с ней, но меня удержал ты, сынок. Ты, тот самый светлый лучик, который не дал угаснуть моему сердцу. И теперь я должен сделать тоже самое для тебя. Я не должен дать тебе угаснуть, потерять вкус к жизни. Ты еще такой молодой, у тебя столько всего хорошего впереди. Не губи свою жизнь. Я понимаю, ты пытаешься, ты цепляешь, но ты идешь по неверному пути. Любовь в жизни дается лишь один только раз. Дальше — все будет только подобие любви. Ты приспособишься! Человек — такая сволочь, ко всему привыкает. Но с нелюбимым человеком ты не испытаешь тех эмоций, чувств.
— Я не понимаю, но ты же живешь с Татьяной. Ты же счастлив, или нет?
Он улыбнулся.
— Сейчас я счастлив. И я люблю Таню, своей любовью, которой умею любить. Но эта не та любовь, что была между мной и твоей мамой. Та была самая искренняя и самая чистая любовь. Ее ни с чем не сравнить, ее ни с чем не спутать. Ты тоже сможешь кого-то еще полюбить, но эта не будет той настоящей любовью. Ты будешь жить, улыбаться, но всегда будешь ее вспоминать. У меня не было шанса вернуть твою маму, воскресить. А я бы свою жизнь отдал за нее, лишь бы только видеть, как она улыбается, как треплет тебя за волосы. Как вы обнимаетесь и хохочете с ней. Услышать бы хоть раз еще как она тебя называет «Львенок», а меня гордо «Лев». — Он тяжело вздохнул. — Ее прайд продолжает жить, а главной львицы уже нет.
Отец смахивает скупую мужскую слезу, а меня этот жест пробирает до мурашек. Они топотом пробегают и вызывают во мне волнение, трепет, заботу.
— Папа, прости, я не знал, что ты так ее
