Эмили Листфилд - Все, что нам дорого
Она гадала, сказал ли он Энн, откуда у него эта книга, сидя в кровати, держа на поднятых коленях книгу о роли церкви в провинциальных американских городках, которую читала для статьи, гадала, не переворачивает ли он страницу в эту самую минуту.
Он принес книгу обратно через четыре дня. Был понедельник, ненастный вечер, ветер и дождь гнали осеннюю листву к земле, и там она лежала в коричневых и оранжевых лужах и налипла на подошвы его обуви. Его волосы намокли, пока он шел от машины ко входу в дом, и спадали на глаза. Одна капелька воды висела у него на кончике носа. Увидев его, она засмеялась.
– Входи. – Она взяла у него пальто и повесила сохнуть на кухне.
– Я принес назад книгу.
– Быстро управился.
Он кивнул.
Он вынул книгу из заднего кармана, теплую и влажную, и отдал ей.
– Вот.
Книга, теплая и влажная, рука – его, ее.
– Ну и как тебе книга? – спросила она.
– Нормально. Вообще-то проблемы богатых меня не слишком волнуют. Конечно, написано здорово. Но эта его непреодолимая потребность нравиться… – он покачал головой. – Я просто этого не понимаю.
Лицо Сэнди чуть заметно вытянулось от разочарования.
– Извини, – произнес он.
Она улыбнулась и пожала плечами.
Было слышно лишь их дыхание.
Он стоял совсем рядом; мускусный аромат, исходивший от его влажных вельветовых брюк и кожаных ботинок, наполнял их ноздри. Кто первым шевельнулся, протянул руку? Потом это казалось несущественным. Она потянулась, отвела у него со лба мокрую прядь волос. Он подался к ней, его пальцы, пробравшись сквозь завесу ее волос, коснулись шеи. Или никто из них не пошевелился первым, не пал первым? Ни один позже не мог определить, кого винить, не мог взять вину на себя. Они просто упали в объятия друг другу, крепче и крепче, и теснее, и вниз, слияние без прелюдий. Один раз он произнес ее имя – как стон, жалобу, призыв.
Это было похоже не на начало, а на завершение, а скорее на то и другое сразу. Их обнаженные тела на холодном жестком линолеуме, обвившие друг друга. Кость, плоть и язык. Здесь, здесь.
Откуда-то со стороны она слышала собственные, отчаянно громкие стоны. Раньше она никогда так не стонала.
– Я делаю тебе больно? – спросил он и на минуту замер, приподнялся на локтях, заглянул в ее застывшее лицо.
– Нет. – Она стиснула его еще сильнее, теснее, дальше, и он кончил, с закрытыми глазами, раскрыв рот, забыв обо всем.
Потом они молчали. Ни единого слова. Они лежали на полу, следя, как рядом капала с его пальто в маленькую лужицу вода, и медленно высвобождались друг от друга, безмолвно размыкая ноги, руки, груди.
– Слышал это? – Сэнди внезапно приподняла голову.
– Что?
– Тс-с-с. – Она оглянулась на заднюю дверь, которая была постоянно заперта. Ни шороха. – Ничего. Кажется, что-то послышалось.
– Я ничего не слышал. – Он привстал на коленях спиной к ней, потом поднялся и оделся, не оборачиваясь, не глядя ей в лицо. Она лежала, уставившись в дальний угол, там начинали отклеиваться белые с желтым обои. Лишь когда он снял с вешалки пальто, надел и направился к выходу, она встала и пошла за ним.
Он взялся за ручку входной двери, слегка повернул. Она не в силах была поднять глаза, могла лишь смотреть на эту стиснутую мозолистую руку. Он сделал глубокий вдох, потом выдохнул. Рука разжалась. Повернувшись к ней, он медленно приподнимал ее голову за подбородок указательным пальцем, пока она не глянула в его глаза, влажные и темные. Он прикусил губу; она покачала головой; они отвели взгляды. Он быстро повернул ручку и выскользнул из дома.
Как только она услышала, как за ним захлопнулась дверца машины, она бросилась в ванную, и там ее стошнило, отвратительная кисловатая рвота снова и снова подступала к горлу. Когда ее полностью вывернуло, она почистила зубы и ополоснула холодной водой лицо.
Но его семя, теплое, вязкое, бесцветное, она смывать не стала, оно медленно стекало по ее бедрам и высыхало.
Они не звонили друг другу, хотя вполне могли бы – с работы. Да и о чем, собственно, было говорить? Извиняться, раскаиваться, обвинять, оправдываться, искать виноватого, выражать страсть?
Помимо своей воли – никогда и никогда и никогда больше – Сэнди в последующие дни ловила себя на том, что придумывает способы, как случайно столкнуться с ним. Она говорила себе, что это лишь затем, чтобы можно было произнести ему эти слова – «никогда больше». Показать ему. Она ходила в бар, где они встретились после работы. Ездила мимо стройплощадки, где возводила дом фирма «Фримен и Уоринг», хотя она находилась совсем не по пути.
Она не появлялась в доме Энн. Не могла. Даже просто заскочить на минутку, как обычно. Как бы она осмелилась?
Она сидела у себя, в притихшем доме, одна, подтянув колени к груди, покачиваясь туда-сюда ночь напролет, монотонно, нараспев твердя, как бесконечную молитву – никогда и никогда и никогда больше.
В следующий раз он не искал предлога, ни необходимости вернуть книгу, ни занять немного сахара. Было поздно, почти десять часов вечера, словно он пришел, сдавшись, только после долгой внутренней борьбы.
Он взял в руки ее лицо, пристально всмотрелся в глаза.
– Ты понимаешь, – сказал он, – что потом я должен буду возненавидеть тебя?
Она кивнула. Она прекрасно понимала, что он имел в виду.
Они рухнули на диван. Подниматься по лестнице, ложиться в постель – эти действия казались слишком преднамеренными, как будто их еще больше запятнала бы такая «одомашненность» с ложными признаками постоянства, законной связи. Их тела терлись и приникали друг к другу, охваченные алчным, неукротимым стремлением. Словно оттого, что они уже нарушили самое страшное табу, все остальные не имели значения – положи это сюда, дотронься до меня вот здесь, крепче, быстрее, еще. Исчезли все законы, все правила. Стыд пришел бы лишь позже, потом, в одиночестве, злобный, ненасытный стыд, сжигавший все, что попадалось ему на пути. Она укусила его в плечо, ощутила вкус его крови, действительно почувствовала его кровь у себя на губах, но он не жаловался. Он прекрасно понимал, что имела в виду она.
Ее голова покоилась на его простертой поперек дивана руке. Их ноги плотно переплетались. Он тронул влажный завиток волос у нее на виске. В конце концов им бы пришлось заговорить, а какой бы язык они могли подобрать? Не игривый лепет влюбленных, воображающих романтические прогулки, отпуска, приключения, – как замечательно, если бы?.. – эти смутные видения, приоткрывающие даже для самых невероятных пар сладкий, призрачный кусочек будущего. Они не могли вновь перейти на прежний язык насмешек и подначек – он звучал неубедительно без слушателей, без Энн. Не подходили и жалобы тайных любовников – моя жена меня не понимает.
