Стефани Кляйн - Честно и непристойно
Меня затрясло.
– Гэйб – прирожденный лжец, – через силу проговорила я. – Здесь он рассказывает о том, как любит меня, как хочет сохранить наш союз и не желает поддерживать с вами никаких отношений. Он объяснил мне, что ему нравилось проводить с вами время, потому что вы водили его на важные приемы. Он пользовался вашими связями, но вы слишком ревнивы. Он сказал, что мне надо радоваться, что он именно с вами встречался, потому что вы дергались всякий раз, когда он с кем-нибудь заговаривал.
Я хотела причинить ей боль, пробудить и в ней ненависть к Гэйбу. Но, услышав собственный голос, я сама возненавидела Гэйба еще больше. Он ведь сказал мне, что я должна была радоваться его общению с Берни, потому что она не давала ему флиртовать с другими женщинами. Мой муж употреблял в одном предложении слова «радоваться» и «другие женщины», и это вроде как должно было меня успокоить.
– Понимаете, у меня много интересных дел и чудесная жизнь. И мне трудно упрекать его за то, что он хочет проводить со мной время. – Она что, шутит? Она не понимает смысл слова «использовать»? – Стефани, а зачем он нужен вам? Он явно не в восторге от вашего брака. Он продолжает общаться со мной и говорит, что его родители вас не переносят. Неужели такая жизнь вам по душе? – Интересно, а ей-то он зачем?
И если ей известны интимные подробности нашей жизни, которыми он, похоже, с ней поделился, то к чему ей такие отношения? Даже если она видит в Гэйбе что-то вроде жиголо, зачем ей связываться с человеком, который явно врал жене и способен причинить ей столько боли? Я этого не понимала.
И повесила трубку. Когда Гэйб открыл дверь ванной, я швырнула в него телефоном. Он поймал его, но уронил полотенце.
– Твоя подружка только что сообщила мне о том, что мы с тобой уже давно расстались, а я просто не желаю признать реальность. – Я притопывала ногой, уверенная, что приперла его к стенке.
– Она не моя подружка, – огрызнулся Гэйб, поднимая полотенце.
– Так что, это я не желаю признать реальность, да? – Я измерила пальцем расстояние между ним и мною, а потом ткнула в накрытый к обеду кухонный стол. – Как ты мог? Ты только и делаешь, что лжешь.
– Наверное, я сказал это, потому что не хотел сжигать мосты. Мне стыдно, что я так себя с ней повел, а одна ложь порождает другую. Я не хотел, чтобы она знала...
– Какой же ты паршивый лжец? – закончила я за него. – Потрясающая забота о ее чувствах, и это при том, что ни твоя беременная жена, ни пять с половиной лет нашей совместной жизни ничего для тебя не значат. И ты нарушил обещание никогда больше с ней не общаться, только чтобы пощадить ее чувства?
– Прости, милая. Я все исправлю. Вот увидишь. – Нет, не увижу.
С меня хватит. В следующий раз мы с Гэйбом увиделись уже во время бракоразводного процесса.
На следующий день я села перед зеркалом, взглянула на себя и... разрыдалась. Не отводя глаз от отражения, я сидела и молча всхлипывала. Вот уже несколько дней, как я не плакала. Из глубины зеркала до меня донесся тихий, но убедительный голос:
– Стефани, ты заслуживаешь лучшей участи, и ты ее обретешь. Ты этого достойна. И ты добьешься лучшего. Худшего найти просто невозможно. Отец прав. – Я знала, это будет самая трудная задача в моей жизни, но оставаться с Гэйбом будет еще труднее.
Я всегда буду гадать и подозревать. Я не смогу так жить, борясь с постоянным желанием проверять, куда он звонит и что покупает по кредитке. Я уже никогда не смогу ему доверять – каждый новый день может вывести наружу очередную ложь. Гэйб когда-то сказал, глядя в глаза, что оградит меня от всех бед.
– Ты найдешь счастье. Обязательно, – сказала я, вглядываясь в свое отражение. – Но не с ним. Это точно.
В этот момент я поклялась покончить со своей любовью к Гэйбу.
– Никогда не забуду, как ты мне об этом сообщила, – повторяет иногда Александра. – Я спросила: неужели ты решишься оставить прошлое и начать все сначала, снова с кем-то встречаться? А ты ответила: если кто-нибудь поведет себя с тобой недостойно, твой рассудок просто не позволит тебе любить этого человека. И пусть тебе мучительно трудно разорвать эти отношения, когда с тобой так обходятся, ты понимаешь, что какая-то часть твоего существа просто-напросто умрет, если ты останешься. Вот тогда я поняла, насколько ты сильная.
Я не считаю себя сильной, несмотря на все, что пережила, но мне часто это говорят. Я делала то, что требовалось, чтобы выжить, чтобы существовать. Черт, тут не в силе дело. Это неподходящее слово. Тут дело в смелости. Чтобы прислушаться к себе и покинуть уют привычной жизни, потребовалось проявить смелость. А смелость означает, что вам было страшно. Я была в ужасе. Поэтому слово «сила» кажется мне неуместным.
Из зеркала на меня смотрела веснушчатая шестиклассница Стефани, и я спросила ее, что же мне делать. «Беги быстрее. Срывайся с места, как только разрешат. Это шанс вырваться. Жизнь с таким мужчиной хуже тюрьмы. Беги!» Так я и поступила, а вам известно, что я думаю о беге.
Глава 12
ЭФФЕКТ БАБОЧКИ
– Неужели я заслужила такую жизнь? – Я чувствовала, какая безобразная гримаса искажает мое лицо, как сведены брови, а рот переполнен горечью настолько, что способен даже на притворную улыбку. У отца глаза покраснели и были полны слез; он массировал мне спину круговыми движениями. – Папа, как я все это ненавижу.
– Знаю, милая. Я знаю, – сказал он, изумленно покачивая головой.
– Как я дошла до такой жизни?
– Я знаю, милая. – Отец взял меня за руку.
Мы плакали, сидя в коричневой, без окон, приемной. Когда я сказала гинекологу, что собираюсь сделать аборт, он ответил:
– Мы не занимаемся чистками, но есть такая клиника... – Мне всегда казалось, что чисткой называется процесс, в ходе которого русская косметичка в салоне красоты чистит вам поры на лице.
Может, он сказал: «Мы не занимаемся прерыванием?» Так или иначе, но слово «клиника» меня пугало. Оно красовалось на желтом листочке для записей вместе с датой. Двенадцатое декабря 2002 года, последний день, в который я еще могла сделать аборт.
– Но безусловно, – сказал гинеколог строго, – чем раньше, тем лучше. – Возле даты значилось: «АВ+». – Вам придется сказать им, какая у вас группа крови. – Как я все это ненавидела.
Клиника была подходящим местом для легкомысленных девочек-болтушек, а не для солидной, двадцати семи лет от роду, жены. Однако вот она я, со своей тщательно спланированной беременностью, – в клинике. Жду, когда меня вызовут.
Услышав свое имя, я прижала колени к груди. Мой папа помахал сестре и прошептал:
– Все будет хорошо.
Минуту я молча на него смотрела, а потом произнесла таким слабым голосом, каким в жизни не разговаривала:
