Даниэла Стил - НеВозможно
– Ты говоришь в точности как мой отец, не собираюсь от тебя это выслушивать, – воинственно объявил Лайам. – Собственно, что произошло?! Ну выпил я немного лишнего.
– Ты выпил много лишнего. И сделал все, чтобы те, кому мало-мальски есть до этого дело, убедились, что мы любовники.
– меня твоя конспирация вот где!
За месяц в Нью-Йорке от их тайны мало что осталось. Бернар знал и до этого. Теперь знает Марси. Знает Татьяна. Знает Ксавье. И еще бог знает сколько человек догадываются. Пока Лайам держался прилично, Саша была готова обнародовать их отношения. Но сейчас…
– Тогда веди себя как взрослый человек, и не нужна будет конспирация.
– Если бы ты меня любила, ты бы не боялась, что об этом все узнают. – Он говорил тоном обиженного ребенка.
– Я тебя люблю, но не позволю тебе выставлять меня на посмешище. Мне и так непросто из-за разницы в возрасте. Мне надо время, чтобы свыкнуться. А тебе – чтобы подрасти.
– Ради бога, Саша! Ну, сколько можно! Забудь об этом! И я уже давно вырос. Я художник, вольная птица. Меня не удастся выдрессировать, как цирковую собачку, чтобы производить впечатление на твоих друзей и в угоду твоей доченьке. Или ты любишь меня как есть, или не любишь.
– Так вот оно в чем дело! В Татьяне? Лайам, пройдет время, и она опомнится. Она считает, я предала ее отца, а она его боготворила. И узнать о наших отношениях было для нее ударом. А твои выкрутасы вряд ли помогут кого-либо убедить, что они жизнеспособны. И меньше всего – меня.
Не говоря ни слова, Лайам вышел из кухни и хлопнул дверью. В окно Саша видела, как он направился к пляжу. Настроение у обоих было хуже некуда. Вчерашний вечер вспоминался как кошмар. А хуже всего было то, что завтра они возвращаются в Европу, она – в Париж, он – в Лондон. Если последний день они проведут в ссоре, то времени на наведение мостов уже не останется.
Когда вечером они выехали в город, Лайам продолжал дуться. Дома он отказался от ужина – пробурчал, что не голоден. Саша все равно приготовила спагетти, и Лайам все же сел за стол.
– Прости, я вчера дурака свалял. Идиот! Не знаю, что на меня нашло, просто мне хотелось оттянуться немного. Имеет человек право хоть изредка расслабиться?! Я не преступник, не подлец, могут у меня быть всего лишь маленькие слабости? Черт побери, Саша, да меня иногда тянет выпить пива с твоим консьержем. По-моему, он симпатичный малый. Но, заметь, я этого не делаю.
– Спасибо тебе за это! Прости, если мой образ жизни кажется тебе невыносимо строгим. – Саша была в полной растерянности. Опять все вернулось на круги своя. Именно этого она опасалась с самого начала, когда поняла, что Лайам абсолютно не терпит какого бы то ни было контроля над собой. И любые порядки цивилизованного общества воспринимает как попытку притеснения. Но у нее вся жизнь строго упорядочена. Она никогда не могла и не может позволить себе делать все, что вздумается. А для Лайама, чего Саша и боялась, это, как видно, непосильная ноша. Значит, не могут они быть вместе? Сейчас Саше это трудно было представить. – Лайам, я и вправду не знаю, что сказать. Я не хочу делать тебя несчастным, не хочу портить твою жизнь, давить на тебя. Но ты не можешь распоясываться всякий раз, как у тебя возникает настроение. – Пока при Саше это случилось лишь однажды. Лайам своим поведением словно пытался показать Саше, что он все равно останется тем, что он есть – шалопаем-художником, бунтарем и озорником.
– И что теперь? Что будем делать, когда вернемся? – забеспокоился Лайам. Он рассчитывал, что этот дурацкий эпизод не повлияет на их уже более устойчивые отношения. И выяснять отношения снова и снова, давать еще раз обещания, заверять Сашу в любви – это все они уже проходили. Ну что теперь делать – он вот такой! Так он живет, так он любит, хотите – берите. Но Саша считала, что закрыть глаза на выходки Лайама еще не значит решить проблему. Оба были поставлены перед дилеммой, причем нешуточной. Чтобы доказать Лайаму свою любовь, она вынуждена рисковать собственной репутацией. А если у них в конечном счете ничего не получится, она навсегда останется посмешищем. Так она, во всяком случае, думала. И это ее серьезно беспокоило. Саша бы предпочла не выставлять своих отношений с Лайамом напоказ, пока они сами не решат, как им жить дальше. Лайама же бесили ограничения, которые налагала на него близость с Сашей. Даже двадцать лет брака не смогли сломить его независимую гордую натуру. Вот и сейчас он хотел быть с Сашей, но не мог изменить своей привычке жить вольно.
– До конца июля я в Париже, – сказала Саша в ответ на его вопрос о том, что будет дальше. – Приезжай, если захочешь. В Сен-Тропе мы отправляемся первого августа.
– А что потом? – спросил Лайам, и Саша недоуменно подняла брови. Она не понимала, о чем он. – Что будет, когда ты с детьми уедешь?
– Я же говорила. Мы едем в Сен-Тропе, я зафрахтовала яхту, меня не будет три недели. Если хочешь, после этого можем куда-нибудь съездить вдвоем. В Нью-Йорке мне надо быть в сентябре, да и то недели мне хватит. Если захочешь, можешь тоже поехать. Но тебе, наверное, надо будет к выставке готовиться. – Сейчас она говорила, как его мать и дилер, причем он сам поставил ее в такое положение, вместо того чтобы говорить с любимой и любящей женщиной.
– А в Сен-Тропе мне можно приехать? – спросил он с каким-то скрытым вызовом. Они как-то говорили о том, что он мог бы на несколько дней к ним присоединиться, тем более что там будет Ксавье, и Лайама можно будет представить как его друга. Точнее – можно было раньше, но не теперь. Все эти планы строились до того, как Татьяна застала их в Саутгемптоне и учинила скандал. Теперь и сын, и дочь знали, какое место отведено Лайаму в ее жизни.
– Лайам, ты что, действительно не понимаешь – того, что произошло с Татьяной, это совершенно исключено. Раньше я рассчитывала, что ты присоединишься к нам на правах приятеля Ксавье, а теперь этот сценарий не пройдет.
Саша до сих пор и сама не сумела поговорить с дочерью. Татьяна продолжала игнорировать ее звонки, и в конце концов Саша послала ей короткое сообщение в надежде помириться. Но ответа не получила. Надо было понимать так, что война продолжается. Ксавье тоже нечем было ее порадовать. Саша с ним несколько раз говорила. Он по-прежнему считал, что не надо форсировать события. Он назвал сестру инфантильной и упрямой и обвинил в ребячестве. Так что теперь она и на него злилась.
– Может, лучше прямо объявить твоей дочери, как обстоят дела? – Лайам хоть и был по-прежнему возмущен поведением Сашиной дочери, но в то же время чувствовал себя виноватым. А Саше надо было любой ценой восстановить отношения с дочерью.
– Чтобы ей что-то объяснить, надо получить возможность разговаривать, – ответила Саша.
