Татьяна Туринская - Арифметика подлости
Всё встало на свои места, так, как и было изначально. Тогда почему так больно? Как он мог предать? А главное — с кем?!! С Конаковой, с этим ненасытным монстром. Мало ли баб вокруг — почему именно с Ольгой?!!
Можно подумать, ей было бы легче, если бы сейчас от ее мужа была беременна посторонняя женщина, а не Ольга. Бред. Точно так же страдала бы.
Нет, не будет она ему мстить. И Ольге не будет. Бороться с беременной женщиной, даже если это Ольга — низость. Нет, не будет Марина мстить. Пусть себе живут…
Но Кеба почему-то не оставлял ее в покое. Казалось бы — у тебя есть Ольга, успокойся! Так нет. Звонил без конца, приезжал, вылавливал их со Светкой на детской площадке. Марина держала оборону, изображала из себя чего-то. Утверждала, что сумеет прожить без него. А ночью рыдала в подушку, чтобы Светка не испугалась ее слез.
Кеба не сдавался:
— Прости! Вернись!
— Нет. Все кончено. Не приходи, не звони. Нет меня, умерла. И ты умер. Есть другой Кеба, тот, который был еще до нашего знакомства. Ненасытный, неразборчивый кобель. Мой Гена умер.
— Я живой, Маринка! Дурак — да, но живой. Все было не так. Я хотел тебе рассказать…
— Какая разница, кто рассказал: ты, она. Ты изменил — этим все сказано. Ты изменял, а мне говорил про работу. С ней спал, а на меня сил не хватало. Я, дура, верила: как же, на работе мужик надрывается.
— Да нет же, все было не так! Ничего не было! Почти ничего.
— А брюхо ей ветром надуло? — горько усмехнулась Марина. — Не надо оправдываться. Что есть — то есть. Она беременна, это факт…
— Не уверен, что от меня. Она…
Его нелепое оправдание взбесило ее:
— Уж лучше бы ты был уверен, что не от тебя! Хватит, Гена. Натворил дел — умей ответить.
Светка мирно копалась в песочнице, с радостной улыбкой поглядывая в сторону родителей. Не догадывалась, глупышка, что папа к ним не вернется. Вернее, это они к нему не вернутся. Некуда возвращаться — это теперь чужой дом.
— Все правильно, Ген. Вы были вместе, а я вмешалась, встала между вами. Теперь она вернулась на свое место. Ей бы это не удалось, будь ты не таким кобелем. Но ей удалось. Ты помог ей. Может быть, не осознавая, но именно ты помог ей…
— Послушай меня, — перебил он. — Ничего не было.
Марина язвительно усмехнулась. Кеба поправился:
— По крайней мере, я ничего не хотел. Клянусь тебе! Она сама…
— Ну конечно! Она тебя изнасиловала. А ты, бедный, просто не смог сопротивляться.
— Да! Да! Практически изнасиловала. Как тогда Лёху. Я его теперь очень хорошо понимаю. Я ей 'Нет', а она плевать хотела.
Только подробностей Марине не хватало для полного счастья!
— Знаешь, Кеба, организуй клуб изнасилованных мужиков, пригласи в него Лёху, и плачьтесь друг другу в жилетку! А меня, пожалуйста, избавь от подробностей. Можешь погулять со Светкой пару часов, и до свидания!
Кеба приносил деньги, но Марина гордо отказывалась: сами с усами!
Однако денег не хватало. Сколько можно сидеть на отцовской шее?
Куда, в какую сторону направить стопы филологу с высшим образованием и нулевым опытом работы? Дорожка одна — в школу, но кто бы знал, как не хотелось Марине работать учителем. Помыкалась-помыкалась — никому не нужен филолог. Если подходило образование — не устраивало отсутствие опыта. Устраивало образование, не требовался опыт работы — не устраивал возраст.
Перед нею все яснее маячила школа.
Но подвернулось одно местечко. С копеечной, правда, зарплатой, да и работа не то, чтобы интересная, но все-таки не в школе. Самое смешное, что даже на такую скромную зарплату хотели получить опытного специалиста. Но Марину все-таки взяли, хоть и с трехмесячным испытательным сроком. И стала она корректором журнала 'Замочная скважина'.
Издание новое, только первый номер к выпуску готовили. Направление вполне соответствовало названию: желтый журнальчик, скандальная хроника, шокирующие снимки звезд, застигнутых в неподходящее время, в неподходящей компании, и в весьма неподходящей позе.
Писать статьи, может, и было бы интересно. А вычитывать чужие тексты, пусть и скандальные, но низкого пошиба… Выискивать ошибки, описки, оговорки… Скука смертная. Но в школе, поди, и того хуже, и Марина работала на совесть, вычитывала до ряби в глазах. А после работы шла домой. Куда ж еще? Только домой, в свой старый, привычный дом, к любящим родителям, которые, в отличие от некоторых, никогда не предадут, никогда не заведут себе дочь на стороне.
Перед Кебой она просто хорохорилась. И выздоравливать от душевной боли в ближайшие полвека не собиралась. Можно ли вообще выздороветь после такого удара? Разве можно жить полноценной жизнью после ампутации половины тела, половины души? Все болело, все истекало кровью. И пусть никто не видел эту кровь, она все равно текла, не сворачиваясь. Из сердца, из глаз. Капала ручейком: кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап… Днем и ночью. Дома и на работе. Среди людей и наедине с собою. Кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап… Плакала ли в подушку, улыбалась ли новым коллегам, читала ли Светке сказку на ночь: кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап… И с каждой каплей Марина чувствовала, как медленно, но мучительно-неотвратимо покидают ее жизненные силы. С каждой каплей ей казалось, что эта — предпоследняя, вот вытечет еще одна, самая крошечная, самая последняя капелька, и все: умрет Маринка, а вместе с нею умрут ее страдания. Но капли никак не прекращались. Опустошали душу до бесконечности, но не заканчивались. Кап, кап, кап. Кап. Кап.
И ведь знала, что рано или поздно это произойдет. Если он изменил Ольге с Мариной — точно так же сможет изменить Марине. С Ольгой, или еще с кем-то. Кеба — переходный вымпел. Она всегда это знала.
Знала. Но надеялась на чудо. Он ведь казался таким искренним. Обожал ее веснушки. Говорил, что без всего сумеет прожить, а без Маринкиных веснушек умрет.
Не умер.
И все-таки знала. Даже готовилась к этому дню. Настраивала себя, что есть жизнь и после измены. А это все равно оказалось так больно.
Ни на день за шесть лет счастья Марина не забывала о существовании Ольги. Знала — придет Оленька за своим добром, обязательно придет. Знала, что счастье свое приобрела нелегально, преступно. Что за нарушение закона придется отвечать.
Вот и пришла расплата. Марина готовилась к этому, настраивала себя: 'Ну и пусть Ольга вернется! Да, будет больно, но у меня останется этот восхитительный день! Еще один день, и еще один. Может, счастливого 'завтра' уже не будет, но у меня есть мое счастливое 'сегодня!''
Теперь у нее осталось только счастливое 'вчера'. А впереди — бездна серых, тягучих, как сироп, и безвкусных, как сырой яичный белок, будней. И невозможно в этой бездне жить, ходить, дышать, тонуть. Можно только барахтаться в мерзкой слизи, захлебываться гадостью и отвращением, и снова барахтаться и отплевываться, отплевываться, отплевываться до судного дня. И вот там, на высшем суде, она ответит за свое преступление. За то, что предала подругу, разбила два любящих сердца — ведь знала, что любит Кеба Ольгу. Знала, что на Маринке женился сугубо назло неверной невесте. Ведь ни разу ни перед свадьбой, ни после нее, не сказал 'люблю'. Веснушкам в любви признавался, а Марине ни разу. Значит, не любит. Любил бы — не позволил бы Конаковой разбить их семью.
