Судный день - Дилейни Фостер

— Иногда у меня бывают такие мысли, — голос Линкольна выдернул меня из моей головы. Он был хриплым и густым, как будто он проглотил стекло. Наши глаза встретились, и его глаза были тяжелыми от слабости. Это должен быть я. — Они хаотичны, постоянно крутятся в моей голове, — он полуулыбнулся. — Но они спокойны, когда она рядом. Я думаю, она делает это и для тебя.

Так и есть.

Она, блядь, сделала.

Я сидел в тишине, наблюдая за ним и давая ему закончить.

— Мы с Лирикой были год вместе, прежде чем ее забрали у меня, — он тяжело сглотнул. — У тебя было четыре гребаных года с ней, — он рассмеялся. Больше для себя, чем для меня. — Четыре года. Я знаю, что она сделала со мной после первого. Я не могу представить, что четыре года могут сделать с мужчиной.

Я мог бы сказать ему, что она расколола его, просочилась в его вены и поглотила его душу. Вместо этого я сказал:

— Я никогда не прикасался к ней, — я выдержал его взгляд. — Кроме той единственной ночи. Я не хотел делать то, что сделал, — мое сердце заколотилось при воспоминании. — Я видел, что эти мужчины делают с женщинами. Ты видел это, — я покачал головой. — Я не мог позволить, чтобы это случилось с ней, поэтому я стал меньшим из двух зол. Но я никогда не прикасался к ней после этого. Я не мог так поступить с ней. Не мог поступить так с тобой, — я знал, что она уже рассказала ему все это, но ему нужно было услышать это от меня.

— Так почему сейчас? Ты позволил ей уйти. Почему ты не мог просто оставить ее в покое? — в его голосе не было злости или ревности. Было только искреннее любопытство. Я не винил его за это. Я задавал себе тот же вопрос.

— Потому что, как бы ты не хотел признать это. Я — часть ее, а она — часть меня. Как ты и сказал — четыре гребаных года, — я сглотнул, готовясь к следующей части. — Но ты — большая часть ее, и, если ты не можешь этого сделать, тогда я уйду. Я уйду из этой комнаты и никогда не вернусь. А когда она спросит, я скажу ей, что все это было ошибкой, — каждое мое слово было пулей, пронзившей мое сердце. Как та, которую он принял ради нее, ради нас обоих. Я говорил, что он не заслуживает ее. Я был чертовски неправ. — Потому что она не причинит тебе вреда. Она слишком сильно тебя любит. Если ты не хочешь этого, она уйдет от нас обоих, как она и сказала. Ты знаешь, что так и будет.

Он моргнул и отвел взгляд. Мы оба знали, что это правда.

— Прежде чем я позволю этому случиться, я отпущу ее. Лучше пусть у нее будет половина сердца, чем совсем никакого, — мой голос сломался. Черт. Было ощущение, что кто-то обмотал мое собственное сердце острой проволокой и тянет, тянет. Я истекал кровью. — Я выйду за дверь и скажу ей, что не могу этого сделать, — проволока натянулась сильнее, разрывая мое сердце на куски. — Я буду ее злодеем.

Его челюсть напряглась, а взгляд ожесточился.

— К черту это. Пошел ты, — он поморщился и уперся рукой в бок, когда сел. — Тебе не удастся сделать из меня неуверенного парня, который не может справиться с давлением, в то время как ты — сильный, который уходит от девушки ради общего блага. А она тем временем лежит ночью в постели, скучает по тебе и обижается на меня. Я видел этот фильм. Я знаю, чем все закончится. Пошел ты. Ты не должен играть роль героя.

Я закрыл глаза и выдохнул медленный, ровный вдох, когда открыл их снова.

— Сильный? Ты думаешь, я сильный? Думаешь, меня не убивает каждый раз, когда она смотрит на тебя так, будто ты повесил луну? Каждый раз, когда она прикасается к тебе? Что я не хочу, чтобы она была только со мной? — я наклонилась вперед, ближе к нему, упираясь локтями в колени. — Но я понимаю. Она любит нас обоих. Мы оба любим ее, но, чтобы любить ее правильно, так, как она заслуживает, мы должны уважать друг друга, — я смотрел на трубки, капельницу, монитор сердца, затем встретил его взгляд. — Я знаю, что мы не всегда так поступали, но именно поэтому я здесь, чтобы сказать тебе, что я уважаю тебя до чертиков. Именно поэтому я сейчас здесь, а не с ней. Только скажи, и я уйду.

Я убивал людей голыми руками. Я разрушал империи. Разрушал королевства. Но сейчас у этого человека была сила сокрушить меня одним словом.

— Может, я и получил пулю, но ты убивал ради нее. Ты отдаешь частичку своей души каждый раз, когда отнимаешь жизнь, чтобы спасти ее. Я не могу позволить тебе выйти за дверь без того, чтобы ты не знал, что я тоже уважаю тебя до усрачки.

Мое чертово сердце заколотилось. Мой желудок завязался узлом. Мои руки дрожали, когда я смотрел на них и видел кровь, как будто она все еще была там — кровь Сэди. Я уже убивал ради Лирики. Я отдавал частички своей души за меньшее. Но это, черт возьми. Это было самое трудное, что я когда-либо делал. И я бы сделал это еще сто раз, чтобы добраться до этого момента, блядь, прямо здесь.

Я думал, что все эти годы меня влекла к Сэди любовь. Но существует тонкая грань между любовью и одержимостью. Любовь вернула меня к Лирике. Я был одержим идеей спасти Сэди.

И я не мог.

Не мог.

Я дал клятву защищать ее, а вместо этого убил ее.

Воспоминание об этом — металлический зажим в моей руке, ее тело, поддающееся силе, ее кровь, покрывающая мою кожу, и ее лицо. Ее гребаное лицо. Господи. Оно прорвалось сквозь меня, воспроизводилось снова и снова по кругу, грызло меня, разъедало изнутри.

Мои глаза жгло. Я смахнул слезы и прочистил горло, сглатывая их. Я не спас ее, черт возьми.

Я сжал виски.

— Господи Иисусе. Думаю, мне нужно выпить.

— Эй, парень. Все в порядке, — сказал Линкольн. — Тебе пришлось наблюдать, как тот, кого ты любишь, превращается в того, кого ты ненавидишь.