Тщательно отшлепанная - Тилли Коул

Гарри взял меня за руку и повел в конюшню. К вечеру я увидела все любимые комнаты и места Гарри. Он оставил меня в моей комнате, пообещав увидеться за ужином.

Я надела длинное красное платье и туфли на каблуках. Волосы были распущены, как он любил. Я накрасила губы своей любимой красной помадой и пошла в большой обеденный зал. В начале дня мне удалось мельком взглянуть на зал, но когда двери открылись, я не могла поверить своим глазам. Зал был украшен картинами, гобеленами, скульптурами, а в центре комнаты стоял стол, такой большой, что казалось, за ним можно было бы устроить банкет на сто человек. Он почти закрывал мне вид на Гарри, который сидел у камина, отвернувшись от меня и заложив руки за спину. Увидев меня в платье, он повернулся ко мне лицом, его губы разошлись.

Я развела руки.

— Тебе нравится?

— Очень, — ответил он с трудом. Поцеловал меня в щеку, и я тоже залюбовалась им.

— Очень красиво, — сказала я и взяла бокал, который ждал меня. — Вино, — сказала я с облегчением. — Как бы я ни любила шампанское, но не смогла бы выпить больше ни капли. Я предпочитаю вино и пиво, знаешь?

— Пойдем? — Гарри протянул руку и повел меня к столу. По дороге я подвернула ногу, и вино пролилось на ковер.

— Черт! — я повернулась к Гарри. — Пожалуйста, скажи мне, что это не какой-нибудь бесценный антиквариат.

Гарри пожал плечами.

— Ему всего несколько веков, вроде того. — Он наклонился ближе, и я чуть не заскулила от его притягательного запаха и от того, как он заставлял сжиматься мои бедра. — Он пережил две мировые войны и пожар 1819 года, но, боюсь, стал жертвой неуклюжести некой Фейт Марии Паризи.

— Гарри! — воскликнула я, в расстройстве схватившись руками за голову. — Неужели он действительно такой старый?

— Нет. Чуть больше ста. Но, честно говоря, в этом доме это практически новая вещь. — Мы подошли к столу. Гарри указал на другой конец. — Ты садишься там, а я здесь. — Он указал на другое место. Я посчитала стулья между ними. Их было тридцать.

— Ты серьезно? — спросила я.

— Нет, — ответил Гарри с абсолютно серьезным лицом.

Когда его губы сложились в небольшую улыбку, я покачала головой.

— О, да ты сегодня полон шуток.

— Сейчас. — Он подвел меня к месту, которое объявил своим, и выдвинул стул рядом с собой. — Давай поедим, а потом поговорим.

У меня свело живот. С тех пор, как я вчера приехала сюда, все между нами было прекрасно. Но как бы мы ни старались, не могли избавиться от слона в комнате. Мне нужно было, чтобы он объяснил мне про Maître, «НОКС» и все остальное, и мне тоже нужно было перед ним извиниться.

— Итак, что мы будем есть? — спросила я, стараясь избежать тяжелых тем до ужина.

— Жареную перепелку с капустой.

— Чудесно! — сказала я, тут же внутренне умирая. Я была голодна и нуждалась в настоящей, черт возьми, еде. Но когда принесли блюда, и купол был поднят — «Тортелли ди Зукка», — сказала я, увидев на своей тарелке любимое блюдо.

— Я подумал, что перепелку мы оставим на другой вечер.

Я накрыла руку Гарри своей и сжала.

— Я знала, что в глубине души ты хороший человек.

Мы ели и вели светскую беседу. Когда кофе был выпит, а посуда убрана, Гарри подвел меня к уже пылающему камину и налил мне стакан виски. Я села рядом с ним на диван.

Между нами повисло молчание, пока Гарри не сказал.

— Фейт. Пожалуйста, позволь мне все объяснить. Рассказать тебе все.

— Хорошо, — сказала я, и теплое сияние от огня не помогло мне избавиться от внутреннего холода.

Гарри наклонился вперед, уперся локтями в колени, а рукой задумчиво помешивал виски в бокале.

— Ты должна понять, что таким, каким я был — высокомерным, грубым и холодным, — я стал после того, как потерял мать. Я говорю это не для того, чтобы вызвать сочувствие. А потому, что это правда. — Он сделал небольшой глоток виски. — Мы с отцом за последнюю неделю, прошедшую после его сердечного приступа, много беседовали.

— Правда?

Он кивнул.

— У нас было много того, что нужно сказать друг другу. Мне нужно было многое сказать. Он должен был знать, что сделал со мной, что изменило меня. Что заставило меня… вести себя так после смерти мамы. — Я тоже сделала глоток виски, позволив теплу скользнуть по горлу.

— Когда я учился в университете, то был немного диким, — признался он. — Большую часть времени проводил пьяным и спал. Днем я был Хайдом, студентом, а ночью — гулякой. И именно таким я привык быть.

Не могла представить себе Гарри таким. Но я никогда не теряла родителей, поэтому не могла знать, как бы это повлияло на меня.

— Однажды летом я был в Нью-Йорке со своим отцом. — Он улыбнулся, но эта улыбка была тусклой. — Мой друг пригласил меня в Хэмптон. Я, конечно, поехал. Когда мы приехали, он рассказал мне о вечеринке, которая должна была состояться в тот вечер. Секс-вечеринка, только все были в масках. Это должно было происходить абсолютно анонимно. Люди в Хэмптоне нуждались в анонимности. Они должны были поддерживать свою репутацию, защищать свои позиции силы и власти.

Гарри смотрел в огонь, возвращаясь в то время.

— Я не мог поверить своим глазам, — сказал он. — Это была свобода. В этой маске я чувствовал себя… — он нахмурился. — Всю свою жизнь я провел под микроскопом. Люди следили за каждым моим шагом. Не делай этого, Гарри. Это повредит нашему бизнесу, Гарри. Виконт так себя не ведет, Гарри. Меня тошнило от этого. Надоело жить с призраком отца, надоело жить без матери. Надоело жить для других, а не для себя.

— Гарри… — прошептала я, почувствовав тяжесть, давившую мне на грудь от печали в его голосе.

— Я рассказал о вечеринке своему другу. Он жил на Манхэттене. — Гарри покрутил лед в виски. — Он сказал мне, что я должен организовать нечто подобное в Верхнем Ист-Сайде. Взять с людей плату за участие, заставить их подписать соглашение о конфиденциальности, и настоять на том, чтобы все были в масках и плащах для анонимности. Гарри пожал плечами. — Так я и сделал. И это стало не просто популярно, а имело оглушительный успех. И я сделал это без какого-либо участия моего отца.

Как бы безумно это ни звучало, я почувствовала вспышку гордости за Гарри.

— Поначалу я снимал дома, каждую неделю перевозил клуб