Без права на слабость - Яна Лари
– Милая, ты себя нормально чувствуешь? – папина рука ложится мне на лоб, проверяя нет ли жара.
– Душно, – поправляю его бутоньерку, пряча подавленность за слабой улыбкой. – Выпью воды и станет легче.
Отец исчезает и через минуту возвращается под руку с Анжелой, из чего следует вывод, что моя игра была неубедительной. Видимо, вердикт решено предоставить её намётанному взгляду. Проблема в том, что причина недомогания у нас с мачехой одна, и невеста лишь ободряюще сжимает мою кисть, подавая стакан охлаждённой воды.
– А вот и я! Мамуль, прости за опоздание, в нашей дыре достойных букетов не нашлось, пришлось импровизировать. За всё прости...
Приходиться сжать стакан двумя руками, благодаря провидение за эту удачную возможность скрыть дрожь в пальцах, вызванную внезапным появлением Тимура. Его лица не видно за красной бархатной коробкой заполненной парой сотен белоснежных бутонов. Похоже, в нашем городке реально не осталось ни одного цветочного ларька, в котором бы продавались белые розы.
Дико так радостно реагировать после предательства, но впервые за прошедшие тридцать два часа ада мне дышится легко. Потоки кислорода дерут лёгкие, так жадно я вдыхаю близость Беды. На пару секунд прикрываю глаза, наслаждаясь каждым мигом искрящего притяжения, и это чувствуется так остро, словно жизнь до этих пор стояла на паузе.
– Мам, Александр, поздравляю. Будьте счастливы.
Пропустив момент, когда Тимур оставил цветы на специальном столике, поражаюсь изменениям, произошедшим с ним за последние сутки. Чёрные джинсы, пиджак, тёмно-синяя рубашка – непривычно видеть его таким строгим, без малейшего намёка на обычную небрежность. На свежевыбритом лице ни следа новой драки или пьянки. Чёткие движения, ровный голос и что-то неуловимое, что заставляет чувствовать себя невидимой. Это неожиданно отрезвляет, помогая взять себя в руки.
Мгновенно преобразившись, Анжела, что-то говорит, пока он подносит к губам протянутый отцом фужер. Всего один глоток, длиной в пару мгновений за которые в груди всё сковывает льдом. Как загипнотизированная смотрю на правую руку Тимура с небольшим воспалением вокруг свежей татуировки, и почему-то закладывает уши. Точнее все звуки заглушает собственное дыхание – затруднённое как если б мне на голове плотно затянули прозрачный пакет. Теперь на тыльной стороне его ладони набит объёмный револьвер, чьё дуло венчает костяшку указательного пальца. И чуть дальше на фаланге, бликует выстрелившая пуля с короткой гравировкой – Лера.
Казалось бы – ожидаемо, но целиком подготовиться к такому невозможно. Жжение в груди острое, реальное, словно в меня только что выпустили реальные девять грамм свинца. Я первой поставила точку, зная, что не смогу простить измену, а реагирую так же остро, как прошлым утром на мансарде. Только сорваться не на ком. Сегодня нельзя.
Отставив пригубленный фужер на подносе, Тимур целует в щёку Анжелу, жмёт руку папе и проходит мимо меня.
Просто проходит мимо.
Ни улыбки, ни взгляда презрительного – ничего. Внутри буря. Зря только понадеялась, что тоска по Беде перегорела прошлой ночью, когда я скулила в пропахшую его шампунем подушку, пока не стала задыхаться от спазмов в диафрагме. Он всё-таки вычеркнул меня из своей жизни.
«Я никому не позволю причинить тебе боль, и сам не предам, потому что люблю» – лжец. Он даже не разобрался. Сам же и добил своим упрямством.
– Виктор, – пытаюсь отвлечься, дотрагиваясь до рукава присоединившегося к нам Звягина. – Потанцуешь с сестрой?
– С удовольствием, – кивает он, бросая в спину Тимура короткий взгляд с коварными бесенятами на дне, и приобняв меня за талию, шепчет с плохо скрытым воодушевлением. – Хочешь заставить ледышку ревновать?
– Это бессмысленно, – вздыхаю, безотчётно сминая рубашку на его плечах.
– Лер, та рыжая пигалица тебе в подмётки не годится. Не грусти. Ну хочешь я с ним поговорю? Сомневаюсь, что у них что-то было. Пацан не девка, чтоб его в отключке можно было поиметь – элементарно моторчик не заведётся, а твой белобрысый айсберг, даже утром ещё еле ноги переставлял.
– Не нужно! – пытаюсь держаться непринуждённо, но чувствую, что проигрываю, при одном только взгляде в сторону Беды.
Подойдя к Каурову, он даже не жмёт ему руку как тому же Матвею или папе, а стискивает в братских объятиях, с похлопываниями по спине и всеми вытекающими ритуалами крепкой дружбы. Будто лет сто не виделись. Сергей что-то ему говорит, адресуя мне многообещающую сальную ухмылку. Словно в насмешку. Кошмар какой-то.
Я думала, выстою. Верила, что найду в себе силы если не дать отпор, то проиграть достойно. Осуждение одного близкого человека мелочь перед вероятностью потерять другую не менее близкую душу. Я осознала это слишком поздно, и теперь беспомощно смотрю, как Беда пренебрежительно кривит губы, впервые с момента своего появления удостаивая меня взглядом, тем самым – ледяным до зябких мурашек вдоль позвонков.
Чтобы расписаться в поражении не хватает только опустить глаза, и я размашисто ставлю эту последнюю роспись. Он снова осудил меня без разбирательств, ударил так, что мне едва ли светит оклематься, но сердце всё пытается собрать из фрагментов недосказанного и не увиденного разбитую веру в его невиновность. Нулевая. Как доходит до Астаховой в его футболке – надежда на верность осыпается заново. И знаю, что должна отпустить, но не получается. Мне нужно услышать правду. От него. Но… нет. Не могу пока, не готова.
Как-то, когда я впервые сама поднялась к Тимуру на мансарду, он признался, что не расспрашивает обо мне, потому что не готов услышать истину. Тогда я не поняла в чём смысл. Лучше бы всё так и оставалось.
– Лер, ну давай я ему тогда просто нос сломаю? – не унимается Виктор, на что я только качаю головой, безуспешно стараясь сглотнуть ком в горле.
– Смотри не надорвись, пока ломать будешь, – раздается над моим ухом голос Тимура и сильные пальцы тисками сжимают мой локоть. – Пойдем, прогуляемся. Есть разговор.
Виктор смотрит на него с подозрением, всё же оставляя выбор за мной.
– В пределах зала, – утвердительно киваю, со
