Частная школа (СИ) - Шолохова Елена

Парковка была плотно забита транспортом, и машины продолжали прибывать — высокие кованые ворота даже не закрывались. Кто-то, наоборот, уезжал. В основном, это перепуганные родители увозили детей.

За Диной тоже приехала мама. Но Дина наотрез отказалась покидать пансион, даже слушать ничего не пожелала. На все мамины уговоры и истерики упрямо и твёрдо отвечала: «Никуда отсюда не поеду». Хотя сама пребывала в жутком напряжении и шоке, впрочем, как и многие здесь. Пережитый кошмар и та страшная сцена на крыше никак её не отпускали.

С нею и другими постоянно работал психолог, но, наверное, нужно было время, чтобы всё это как-то сгладилось. Да ещё и товарищи из следственного комитета со своими бесконечными допросами не давали в себя прийти.

Единственная отдушина — это Эрик. Когда он находился рядом, когда держал её за руку или обнимал — всё плохое отступало. Даже несколько мгновений с ним наедине успокаивали несравнимо больше, чем сеанс с психологом. Из-за него, собственно, она и отказалась уезжать.

Пансион не закрыли, хотя некоторые родители считали, что это нужно сделать непременно. Но во всяком случае сейчас вопрос о закрытии не стоял. Может, потому что многие ученики, те же Полина Аксентьева или Олег Руденко, не имели возможности вот так сразу уехать — их родителей даже в стране не было. Может, снова кто-то влиятельный вмешался. По школе прошёл слух, что некий очень высокопоставленный чин, вроде даже из правительства, лично озаботился судьбой школы. То ли родственник Нонны Александровны, то ли её близкий знакомый. Ну а пока всем заправлял её муж.

Сама она в тяжёлом состоянии находилась сейчас в одной из московских клиник. Врачи воздерживались от прогнозов, но и надежды не лишали. Ей, если можно так сказать, повезло — при падении она попала в сугроб.

Буквально за день до случившегося Нонна Александровна приказала рабочим очистить крыши от снега, и по всему периметру корпуса высились снежные кучи. Знала бы она тогда, что этим своим приказом без преувеличения спасёт себе жизнь. А вот Дмитрию Константиновичу, к сожалению, спастись не посчастливилось…

Дине до сих пор казалось, что она слышит истошный вопль Олеси Приходько. И перед глазами стоит душераздирающая картина, как та, обезумев от горя, бьётся в истерике, рвётся к телу отца, а её ловят, всячески сдерживают, пытаются увести…

Чем-то её наверняка затем накачали. Может, успокоительное вкололи. Потому что позже, уже ближе к ночи, когда Нонну Александровну и Дмитрия Константиновича увезли, а их всех пригласили в приёмную «поговорить», Олеся сидела как в анабиозе. Смотрела в одну точку перед собой и едва заметно мерно покачивалась взад-вперёд. Это пугало даже больше, чем недавняя её истерика: ничего не выражающее лицо, взгляд — совершенно пустой и остекленевший, голос — монотонный, глухой, бесцветный.

Когда её о чём-то спрашивали, она отвечала лишь после долгой паузы, словно до неё не сразу доходил смысл слов.

Она даже отпираться не стала от обвинений и о жутких вещах говорила безучастно. На вопрос следователя, правда ли, что Алису Полякову столкнула она, Олеся равнодушно кивнула.

— Но почему?

В приёмной вновь повисла продолжительная пауза. Затем Олеся, всё так же глядя в никуда, негромко заговорила:

— Потому что она хотела навредить папе. Мы в тот момент вдвоём у нас в комнате были. Даша Кутузова принимала душ, а мы готовились ко сну. И тут Алиса вдруг сказала такое. Ну, мол, в курсе ли я, что мой отец — педофил? И сказала, что он её домогался. Я ей не поверила. Она предложила самой спросить у папы. Я всю ночь не спала тогда, всё думала, а вдруг она не врёт. Испугалась ужасно. И наутро всё же спросила у папы. Папа сказал, что это всё глупости, но я видела, как он… занервничал. А позже, в тот же день, на перемене, я слышала, как Алиса позвала Дину пойти после уроков поговорить. Дина не хотела с ней разговаривать, она так ей и ответила. Но Алиса настаивала. Говорила, что это очень-очень важно.

Олеся на пару секунд замолчала. Ей подали стакан с водой. Отпив немного, она продолжила:

— Я испугалась, что она ей то же самое скажет про папу. И тогда всё, конец… Поэтому я с последнего урока отпросилась, а сама заранее спряталась на чердаке. Но когда они пришли туда, Алиса призналась Дине, что встречалась с её отцом. Мне кажется, она бы потом и про папу ей рассказала, но Дина ударила её по лицу и убежала. А Алиса пошла на крышу. Я — за ней следом. Она стояла у самого края, но я не хотела её сталкивать. Я хотела просто попросить, чтобы она ничего не рассказывала про папу. Я её умоляла не делать этого. Говорила, что сделаю всё, что она скажет. Клялась, что попрошу его, и он больше никогда к ней не подойдёт. И это правда. Он ради меня всё сделал бы. Но Алиса только посмеялась надо мной. И над папой. И пообещала, что уже завтра все узнают, что он педофил. Я её не узнавала просто. Она всегда была очень милая, со всеми, и со мной добра, и очень нравилась мне, а тут такие гадости говорила. Называла его грязным уродом, а меня — тупым ничтожеством. Сказала, что ненавидит его и завтра нас обоих с позором прогонят, а папа вообще сядет… А я… я просто хотела, чтобы она замолчала…

На другой день Олесю увезли. Среди её вещей нашёлся и дневник Алисы, но его, как улику, забрали следователи. Позже Валентин Владимирович сообщил, что пока Олесю положили в психоневрологию.

А ещё через несколько дней, когда страсти немного улеглись, к Эрику приехала мама. Дина видела — для него этот её приезд оказался полной неожиданностью, тем более он даже не говорил ей о том, что случилось в пансионе. Сам сказал, что не хочет её волновать напрасно, с ним же всё в порядке, а больше никого здесь она не знает. Впрочем, рассудила Дина, она могла и новостей наслушаться, перепугаться за сына и примчаться сюда. В душе́ шевельнулась тревога: а вдруг она тоже пожелает его увезти?

Зато в этот раз Эрик представил Дину по-другому:

— Мам, это моя девушка. Я её люблю, и мы вместе.

Он даже, приобняв Дину за талию, подтянул к себе поближе, словно в доказательство своих слов. Дине это понравилось, хоть и неловко было сейчас, в такой момент, показывать свою любовь.

— Очень приятно, — улыбнулась ей женщина, с виду очень скромная, доброжелательная, но какая-то нервная, что ли. Казалось, что-то её чрезвычайно беспокоило, хоть она и старалась держаться стойко. — А меня зовут Агата. Можете так меня называть. Вы очень красивая.

— Спасибо, — поблагодарила за любезность Дина.

А затем Агата ошарашила обоих:

— Эрик, а в какой больнице лежит Нонна… То есть Нонна Александровна? И как она, не знаешь? Что врачи говорят? А то я не смогла до её отца дозвониться… — Агата осеклась, будто спохватилась. — У кого-то можно узнать про её состояние?

— Ну, у мужа её, думаю, — озадаченно нахмурился Эрик. — Ты звонила её отцу? Ты что, его знаешь?

Агата замешкалась, обдумывая, что ответить. Отвела взгляд в сторону. Потом выдохнула, подняла на него глаза. И лицо у неё в этот момент было, как у человека, который с огромным трудом и после долгих сомнений наконец решился на что-то серьёзное.

— Да, я его знаю. И давно. Отец Нонны — Александр Радзиевский. Это сейчас он в правительстве, а двадцать пять лет назад, в конце девяностых, был бизнесменом. Их тогда называли «новыми русскими», так кажется. То есть ещё при Союзе Александр Владимирович тоже занимал какой-то высокий пост в Ростовском облисполкоме. Ну а когда Союз распался, занялся бизнесом, но потом снова пошёл в политику.

— Ну ладно. А ты-то откуда его знаешь?

— Я у них работала…

71

Агата

Иногда, как ни стараешься забыть то, что было, ничего не выходит — прошлое всё равно тебя настигает. Даже спустя много лет. Даже если ты этому всеми силами противишься, вот как Агата.

Не хотела она отдавать своего Эрика в эту элитную школу и отправляла с тяжёлым сердцем. Как знала — ничего хорошего не будет. Впрочем, возможно, это был обычный материнский эгоизм. Ведь ещё тогда появилось чувство, что сына у неё отнимают. Хоть Нонна и сказала, что не откроет ему правду, слово дала. И вообще, казалось, не особенно-то и рвалась принять Эрика под своё крылышко.