Нулевой километр (СИ) - Стасина Евгения

– Занят. Уехал из города, так что в ближайшее время я буду его замещать.

– То есть? – разве его заменишь?

– Нет, – оттого и качаю головой, как сумасшедшая, от страха даже пятясь назад. Этот ведь может без разговоров скрутить меня в рогалик и сунуть в багажник, а потом и землей присыпать, щедро, чтобы не оставить шансов выбраться на поверхность.

– Руслан Сергеевич в курсе. Я ему сам сообщил. Так что пока шеф не приедет, я полностью в вашем распоряжении.

Странный. Сегодня смотрит на меня немного иначе, все так же с презрением, но и с добавлением чего-то нового…Интереса? Будто знает о чем-то, а спросить не решается…

– Он просил мне что-нибудь передать?

– Нет. Но было бы неплохо, если бы вы телефон включили. Шестой день с вами связаться не может…

– Я про Максима, – обрываю поток его бесполезной болтовни и делаю решительный шаг к машине, в которую тут же ныряет Костров. Наверняка озадаченный, вон как лоб нахмурил. Только мне то что? Мне впервые в жизни нет дела до его мыслей, просто хочу докопаться до истины… Какой бы она ни была. И если противный усач не перестанет тянуть резину, о чем-то раздумывать, разглядывая собственные руки на руле, я за себя не ручаюсь.

– Кота. Я его в гараже оставил, – чеканит, чуть дольше положенного сверля меня своим взглядом, и уже проворачивает ключ в замке зажигания, даже не подозревая, что одной фразой только что лишил мои легкие кислорода. – Больше ничего.

Вот так, да? Так обычно людей спускают на землю? Вешают на уши килограммы лапши, обещают сказку, целуют самозабвенно, чтобы ты на других и смотреть не могла, а потом – на тебе. Опоздание на два часа и вместо принца, старая вредная жаба.

– Так куда едем-то?

В ад. И можно не провожать, я и без чертей дорогу найду. На ощупь, тем более что липкая холодная тьма уже подбирается к моей обувке, ползет по ногам, опутывает руки и ныряет на освободившееся в груди место. Жаль, головы не касается, тогда, быть может, и глупые слезы перестали туманить взор…

– Юлия Константиновна, – чувствую чужие пальцы на своем предплечье, но просто не могу пошевелиться. Пялюсь в лобовое окно и собственноручно ломаю каждый воздушный замок, что успела отстроить, раскладывая пожитки по чемоданам. А они и вправду воздушные – несбыточные, нереальные. Мне ли не знать? Вот оно подтверждение – сковавшая нутро боль и гигантский комок в горле, не позволяющий вымолвить ни слова.

Бирюков сдулся. Другого объяснения не нахожу. Поддался гормонам, не устоял перед моей пижамой или откровенным бельем, пожалел, осознав, что вниманием меня в детстве не баловали, а когда оказался наедине с собой, решил, что я таких жертв не стою. Сбежал, не посчитав нужным объясниться лично, рассмеяться мне в лицо, сетуя на мою глупость, или участливо приобнять за плечи, извиняясь за собственное малодушие. Куда-то умчался, забросив бедное животное другу, словно между нами ничего и не было. Словно его не было, и если бы не холод, гуляющий по телу, я бы с легкостью в это поверила…

– В гараж.

За Мурзиком. Кажется, он единственный, кто теперь у меня остался.

Глава 43

Опять эти серые коридоры, тошнотворный запах болезней, который не способна перебить даже хлорка, растворившаяся в воде мятого алюминиевого ведра. Вновь взгляд Наташки, на этот раз раздирающий душу плещущейся в ней безнадегой, на смену которой никогда не придет смирение. Характер не тот и даже рак в анамнезе матери не способен его сломить.

– Макс! – бежит, отстукивая каблуками по каменному полу, и падает в мои объятия, тут же соскальзывая вниз, коленями на носки моих ботинок… Совсем расклеилась.

– Что будет, Максим! – воет, а я только и могу, что заглушить ее плач собственным телом: раскрываю объятия и позволяю до треска вцепиться в ткань моего наспех натянутого свитера. – Еще инсульта нам не хватало! Да когда же это кончится?

Известно когда. По крайней мере, Антон Алексеевич, больше года не давал…

– Что врач говорит?

– Ничего. В реанимации она. К ней не пускает и прогнозов никаких не делает! Нужно ее в Москву везти. В нормальную клинику, где специалисты есть, – выдает сквозь шмыганья носом и бесконечные всхлипы, и вновь начинает причитать. – Что будет, господи? Что будет?

– Успокаивайся давай, – единственное, на что меня хватает. Тру уставшие от дороги глаза свободной рукой, и прислоняюсь спиной к холодной стене. Мне бы сейчас походить, размять затекшие конечности, заставить сестру поехать домой и решить, что делать дальше, а тело, словно чужое. Не подчиняется.

– Максим, позвони своему начальнику! Он же помочь обещал – в долг без процентов даст. Я уверена, если на лапу сунуть, маму в очереди подвинут…

– Наташ, – что сказать? Опускаю голову и тормошу волосы пятерней, осознавая, что и ее я подвел. Как теперь к Тихомирову сунешься? После того как увлекся его подружкой?

– Посиди здесь, я к врачу схожу. И про взятки забудь, фильмов пересмотрела, что ли?

С трудом поднимаюсь, оставляя сестру в одиночестве, и знакомым маршрутом следую к кабинету Гринева. С белой дверью, по центру которой красуется именная табличка. Онколог. Наш волшебник, где-то растерявший всю магию...

 – Здравствуйте, – киваю, устраиваясь напротив крупного мужика, лет пятидесяти пяти, и сцепляю пальцы в замок, ожидая вердикта. – Выкарабкается?

Прямо в лоб. Я не Наташка и беречь мои чувства не нужно.

Доктор тяжело вздыхает, снимает хрупкую оправу с глаз и кладет ее рядом с зеленой шапочкой, что цепляет на голову при каждом обходе. Уставший, наверняка после дежурства, но, в отличие от меня, он абсолютно спокоен и сейчас неторопливо исследует глазами снимки на своем рабочем столе. Кто там у него, жена? Или, может быть, дети?

– Максим Александрович, – начинает сухо, а это о чем-то да говорит. – Мы с вами не в первый раз говорим, и если вы ждете чуда, то я явно не тот, кто станет хорошим гонцом. Рак у вашей матери нерезектабельный.

– И помочь нам может лишь трансплантация, – договариваю за него, ведь наперед знаю окончание этой фразы. Наверное, лучше, чем таблицу умножения. Как знаю и то, что очередь движется с черепашьей скоростью…

– Возраст свое берет, лимфостаз нижних конечностей, проблемы с сердечно-сосудистой системой. Ишемический инсульт. Боюсь, в нашем случае речь о полном выздоровлении уже не идет.

Как обухом по голове!

- То есть? А как же пересадка? Сами ведь говорили, что шансы есть…

- До того, как получил результаты последнего МРТ. Опухоль растет. Ни один врач не рискнет оперировать, — у него даже голос не дрогнул. Подписал моей маме смертный приговор, а единственное, что выдает в нем сочувствие — три глубокие складки на лбу.

- Что-то ведь должно быть! Какой-то способ, — или бог сошел с ума, решив отобрать ее сейчас? Когда я толком и не успел наверстать упущенные годы?

- Может быть, Заграницей? Какие-то медицинские центры…

- Послушай меня, — впервые переходит на ты и низко склоняет голову, подбирая нужные слова. - Я здесь не первый год сижу. И многое повидал. Даже чудеса, на которые рассчитывают все пациенты этого отделения, на моей практике были. Нечасто, но парочку случаев вспомню. Но здесь, Максим, боюсь чуда не видать. Последний курс химиотерапии ожиданий не оправдал, поэтому нам придется пересмотреть качественный состав препаратов. Мы будем бороться, за время, отбивать у болезни месяц-другой.

- Месяц? — переспрашиваю, и тру переносицу пальцами. - Месяц…

Перехожу на шепот и больше не слышу лечащего врача. Я оглушен.

***

- Чья машина? — сестра все-таки успокоилась. Замерла рядом с пассажирской дверью и с опаской поглядывает на автомобиль Кострова. Боится, что после ее звонка в третьем часу ночи я настолько обезумел, что угнал ее у соседа?

- Друг одолжил. Садись, я покурю.

Сотая. Если не сто первая сигарета за последние двенадцать часов. Так и самому до рака недалеко, разве что легких, а не печени, как в случае с мамой. Думаю об этом, делая очередную затяжку, и, бросив взгляд на задремавшую на сиденье Наташу, достаю из кармана мобильный, не с первого раза снимая блокировку.