Роман Сенчин - Первая любовь (сборник)
– Значит, для подготовки проекта выделяют деньги: можно будет спокойно жить, тратить их и неспешно выдумывать. А что именно?
– Здание крупного банка, – вымолвил Нико, поджимая пухлые, поросшие мягким девичьим пушком губы, – заказчик – старый банкир из Австрии, из русских дворян, он не особенно-то приветствует фантазии и навязывает создателю здания рамки европейского делового стиля. Хочет что-нибудь внушительное и уместное, под старину.
В это время паук начал так отчаянно скрести коготками шелк подкладки бумажника, словно почувствовал, что вскоре жизнь изменится – придется потесниться.
На следующий день Нико позвонил Нине, мрачно и односложно сказал, что возникли серьезные осложнения и нужно кое-что обсудить. Дома никого не было, она поспешила пригласить его. Пока проектировщик был в дороге, натянула под сарафан новое синее белье с кружевной каемочкой. И замерла у окна, раздумывая, неужели сегодня это случится?
Лицо Нико было в тени тягостных раздумий и в сыпи розовых прыщиков. Он словно падал в глубокий подземный туннель – таким испуганным и взъерошенным переминался на пороге. Пахло от него укропом, копченой колбасой, год не стиранным свитером и неделю засоренной ванной. И щурился сильнее – уже два месяца, как у него отключили за неуплату свет. Хорошо хоть паук не нарушал тишины, а, растопырив все восемь ног, дремал на гамаке паутины в прохладной пустоте отделения пропусков – детеныш таракана, по рассеянности забравшийся в кармашек для мелочи, оказался очень кстати для разнообразия его рациона.
Нико все молчал, старательно дул на чай и наконец, отвернувшись к окну, объявил форточке, что для участия в проекте нужна группа архитекторов, дизайнеров и конструкторов, наверное, человек двадцать. Здание-то – ничего себе – 36 этажей.
– На переговоры со мной должен пойти еще кто-нибудь, чтобы создалось впечатление солидной проектной группы. Хоть пара человек, для вида. Понимаешь, сейчас главное – получить этот проект, а там я сам во всем разберусь, как-нибудь справлюсь, один.
Он замолк и считал мармеладины, оставшиеся в коробке.
– Почему ты не подумал обо мне, я ведь тоже могу поучаствовать и помочь.
Секунду-другую он осознавал услышанное, разглядывая трещинки оконной рамы. Потом, обрадованный, потянулся к Нине, неумело сгреб ее со стула и понес, невесомую и хрупкую, наобум в комнаты. Вот уже показалась взлетная полоса родительской двуспальной кровати, но в это самое время где-то за спиной зацарапал ключ в замке. Гнусавый детский голосок, издали похожий на пение амурчика, бойко спросил: «Есть кто живой?»
Они поспешно вернулись в прихожую, нехотя представ перед неохватной женой брата, Нина – стараясь улыбнуться, Нико – натягивая серьезное, вдумчивое выражение лица, которое, впрочем, не скрыло покусанных губ и румянца на его пылающих щеках. Невестка покосилась на сгорбленную мешковатую фигуру румяного ухажера Нины и шепнула: «Нашла, тоже мне. Ни кожи, ни рожи». Но даже это не смогло омрачить радости Нико. По дороге домой он некоторое время гадал, как в таком грузном и неприветливом теле может тлеть этот нежный детский голосок.
Вокруг Нины летали голубые бабочки. Они садились ей на плечи, на руки – сначала две, потом откуда-то взялась еще одна, доверчиво опустилась на распахнутую ладонь. Наверное, голубые бабочки были ей к лицу, но Нико ничего не замечал, он был далеко, нетерпеливой мыслью кружил над чертежным столом, как большая нервная птица. Банкир назначил встречу с проектировщиками, надо было, не оттягивая, решить, кто пойдет с ним. Бабочки на него не садились, облетали стороной. Они словно догадывались, что учуявший их паук ронял голодные слюнки и скрипел три дня не евшими челюстями, переваривая собственный яд в маленьком пластиковом кармашке для фотографий.
– Эта встреча очень важна. Чья заявка на проект покажется наиболее удачной, той бригаде его и поручат. Хорошо бы выиграть, – сказал Нико, так внимательно разглядывая небо, словно надеялся отыскать там проектную бригаду себе в помощь.
Он отогнал одну бабочку от лица, строго осмотрел коротенький синий сарафанчик, обдуваемый, как парус, на Нинином теле, и, неловко обняв, начал пододвигать ее к себе. Тут же, как из-под земли, появился старик с садком, что-то покрикивая, принялся метаться по пляжу, выловил пустую бутылку, что плавала на отмели, и с брызгами вылил из нее воду. Они робко отодвинулись друг от друга. «Сосунки бесполезные», – прошептал бродяга. Тогда Нико вскочил на ноги, отряхнул песок с мясистых бедер, туго перетянутых черными джинсами, и воскликнул:
– Пойдет еще мой дед! Точно! Он же видный деятель советской архитектуры, автор проекта Дворца Советов, репрессированный и выдающийся человек. Собственно, он и наткнулся в проектном бюро на этот бездомный банк.
* * *Мутный и тоскующий взгляд цвета целлофана, взъерошенные сизые волосы, старый свитер, широкие матросские брюки с неказистыми мужскими заплатами, панама в руке – вот первое впечатление от деда, который крадучись продвигался по стеночке коридора. Нина усмехнулась. Она припомнила, как Нико восторженно рассказывал, что Гарьковича все знают. Что дед ходил на прием к декану, после чего внука взяли в архитектурный. И это при конкурсе десять человек на место. Будто бы стоило деду позвонить, и Нико приняли в аспирантуру. Теперь это казалось менее правдоподобным: дед вяло смотрел куда-то поверх голов, ощупывал сухой ладонью стену, пробирался по коридору в свою комнатку, бормоча под нос, что опять кого-то принесла нелегкая, спокойно, Бартоломеич, все спрятано, ничего не найдут.
– Дед, все в порядке, отбой! Я – твой внук. А это, познакомься, моя подруга, Нина. Мы зашли пообедать! – проорал Нико в приоткрытую дверь.
– А, мой мальчик! Очень хорошо. А я-то думал, опять пришли обыскивать старика. Обед на столе, кушайте, вздремну пару часиков, устал чего-то.
Дедов обед – заверенный волосатой печатью плесени батон и мутная жидкость, именуемая куриным бульоном, действительно были на столе. Пока Нико, чиркая спичками, возился у газовой плиты и булькал бульон в миску, Нина гладила взглядом его мясистую спину, пухлый зад и пушистые патлы, такие сиротливые и нечесаные, так отвыкшие от заботливых материнских рук, что Нина поскорей закрыла глаза, стараясь скрыть жалостливо навернувшуюся слезинку. Потом Нико неуверенно водил кончиком пальца по ее лбу, а она представляла себя и его голенькими эмбрионами-двойняшками, что заключены в темноту утробы на поводках пуповин. Здесь, спрятавшись в темных водах материнского аквариума, теплого и мягкого, можно было тянуть ручки с крошечными пальчиками друг к другу и, лягнув мать, придвинуться совсем близко, облизать его пушистое, теплое тельце с головы до ног, обнимать и щекотать пухлые ножки, гладить голенькую голову. И, заключив братца в объятья, безнаказанно прижимать к своему телу, пока он не догадается, что ему делать. А когда он наконец догадается… но дверь скрипнула, Нина с трудом разомкнула отяжелевшие веки, дед неуверенно переминался с ноги на ногу в проеме кухонной двери, рассматривая ее, румяную, разогретую дремотой. Помаячил на пороге, потом присоединился к обеду.